Жизнь двенадцати цезарей

Консулом он был семнадцать раз — столько, сколько никто не был до него. Семь средних консульств он отправлял одно за другим, но почти все только номинально, причем ни одно не дольше 1 мая, а большинство только до 13 января. Справив два триумфа, он принял титул Германика и переименовал месяцы сентябрь и октябрь, по своим титулам, в германик и домициан, так как в одном он вступил на престол, в другом — родился.

Его поступки привели всех в ужас и возбудили ненависть против него, и он, наконец, погиб, когда против него составили заговор его ближайшие друзья и отпущенники, вместе с супругой. Он знал уже заранее год, день и даже час своей смерти, знал, наконец, какой смертью умрет. В молодости ему предсказали все это халдеи. Даже отец посмеялся однажды ему в глаза, за обедом, когда Домициан отказался от грибов, что он не знает, что ждет его, и боится не оружия, а скорей другого. Поэтому чувство страха и боязни не покидало Домициана никогда; он не в меру пугался даже самых ничтожных подозрений. Говорят, он отменил свой эдикт о вырубке виноградников главным образом потому, что появилась книжка, где были следующие стихи:

Κάν με φάγῃς ἐπὶ ῥίζαν, ὅμως ἒτι ϰαρποφορήσω,
Ὁσσον ἐπισπεῖσαι σοί, τράγε.ϑυομένω[560]

.

Из того же чувства страха он отказался от вновь придуманной для него сенатом почести, хотя был очень падок до всего подобного. Декретом сената было постановлено, чтобы каждый раз, как он будет отправлять должность консула, впереди его шли вместе с ликторами и служителями выбранные по жребию римские всадники в трабеях[561] и с боевыми копьями.

Приближалось время, которое он считал опасным для себя. Со дня на день он становился беспокойнее. В стены портиков, под которыми он обыкновенно прогуливался, он приказал вставить куски фенгита[562], чтобы по отражениям на его блестящей поверхности он мог видеть, что делается у него за спиной. Многих заключенных он слушал наедине, с глазу на глаз, держа в руках их цепи. С целью дать понять своим слугам, что не следует даже ради хороших целей решаться на убийство своего патрона, он осудил на смерть секретаря Епафродита за то, что он, по общему мнению, помог лишенному престола Нерону покончить с собою. Наконец, он убил своего двоюродного брата Флавия Клемента, личность вполне ничтожную. Двух его сыновей, когда они были еще малютками, он официально объявил своими наследниками и, переменив их прежние имена, велел называться одному Веспасианом, другому — Домицианом. Флавия он казнил неожиданно, по самому ничтожному подозрению, чуть не во время самого его консульства. Этим поступком он главным образом и ускорил свою смерть.

Целые восемь месяцев молния сверкала так часто, что, слыша о ней, он вскричал однажды: «Пусть разит, если хочет!» Молния ударила в Капитолий, в храм фамилии Флавиев, затем во дворец и, наконец, в спальню императора. Буря с силой сорвала даже надпись на постаменте его триумфальной статуи и бросила к находившемуся вблизи памятнику. Дерево, которое было вырвано с корнем, когда Веспасиан был еще частным человеком, и затем снова пошло в рост, теперь неожиданно опять повалилось на землю. Пренестинская Фортуна, которая всегда давала Домициану счастливый жребий, когда он поручал каждый новый год ее покровительству, во все время своего царствования, в последний год дала жребий крайне печальный, где шла речь об убийстве. Императору приснилось, что Минерва, которую он чтил до суеверия, выходит из своего святилища и объявляет, что не может больше защищать его, так как Юпитер отнял у нее оружие. Но всего больше потрясли его ответ астролога Асклетариона и происшествие с ним. На него донесли, — да он и сам не думал отпираться — что он, благодаря своему искусству, знает будущее. Домициан спросил его, какая смерть ждет его самого. Асклетарион уверенно отвечал, что вскоре его разорвут собаки. Император приказал немедленно казнить его и, для доказательства лживости его профессии, похоронить самым тщательным образом. Когда приготовлялись исполнить последнее распоряжение Домициана, неожиданно поднявшаяся буря раскидала костер, и обгорелый наполовину труп разорвали собаки. Это видел случайно проходивший мило мимический актер Латин и, между прочими дневными происшествиями, рассказал об этом за обедом императору.

Накануне своей насильственной смерти Домициан, приказывая приберечь на завтра поднесенные ему трюфели, прибавил: «Если только ими удастся полакомиться!» Затем он обратился к ближайшим из окружавших его и сказал уверенным тоном: «Завтра луна вступит в знак Водолея и будет обрызгана кровью. Произойдет такое событие, о котором заговорит весь мир!»