Жизнь и смерть в Средние века. Очерки демографической истории Франции

До сих пор при изучении этой преемственности главное внимание уделялось, так сказать, ее «внешним» аспектам: пределам колебаний численности населения в XVI–XVIII вв. (по сравнению с XIV–XV вв.), мере стабильности в эти столетия рождаемости и смертности, сходству и различию плотности населения отдельных провинций и т. п.[692] Нам хотелось бы перенести центр тяжести исследования на другой аспект проблемы. Мы будем интересоваться не столько «внешней», сколько «внутренней» стороной преемственности в демографическом развитии. Под ней мы подразумеваем прежде всего степень близости поведенческих стереотипов и способов мировосприятия, характерных для людей того времени в интересующей нас сфере. Демографическая история «изнутри» — вот главный ракурс нашего анализа. Рассмотрим с этой точки зрения некоторые особенности модели брака, отношения к детям, структуры семьи и сексуальной практики во Франции XVI–XVIII вв.

Первое, что отмечают все исследователи брачной модели XVI–XVIII вв., — неуклонное повышение принятого возраста первого брака. Особенно резким было оно у женщин. В ряде французских областей средний возраст вступления девушек в брак увеличился за каких-нибудь 50–60 лет — с последних десятилетий XVI в. до 20–30‑х годов XVII в. — на 3–4 года и достиг примерно 23 лет. Во второй половине XVII и в XVIII в. он продолжил расти, достигнув в сельских районах 25–26 лет, а в городах — 27 лет. Увеличивался, хотя не так интенсивно, и средний возраст первого брака молодых мужчин — до 28–29 лет. Разрыв в возрасте супругов сократился. Исключение составляли аристократы, дочери которых заключали первые браки по-прежнему в 19–20 лет с мужчинами 25–29-летнего возраста. Существовали, кроме того, локальные особенности: например, в Лимузене девушки выходили замуж относительно рано — до 21 года. Но общая тенденция повышения в XVI–XVIII вв. брачного возраста не вызывает никаких сомнений[693]. Сопоставляя ее с тем, что было выяснено выше об изменении возраста первого брака в предыдущие столетия, есть все основания констатировать явную преемственность в тенденциях развития[694].

Как и раньше, повышение брачного возраста было тесно связано с трудностью обустройства и хозяйственного обособления новой семьи. Вот, например, как магистрат Амьена характеризовал в 1573 г. брачные обычаи в городе: «Ежедневно можно видеть, как бедные люди умоляют священников обвенчать их детей — сыновей в 16–18 лет, дочерей в 13–14; через 4–5 лет эти молодые люди обзаводятся кучей детей, вымаливающих кусок хлеба; из‑за этого и их родители вынуждены нищенствовать. Чтобы впредь не было ничего подобного, пусть все, особенно бедняки, не вступают в брак, пока не достигнут юноши 24–25 лет, девушки 17–18 лет»[695]. Как видим, регламентация брачного возраста не всегда возникала спонтанно. Она могла и декретироваться «сверху», лишь затем укореняясь в сознании. Но в любом случае она — как и в предыдущие столетия — была неразрывно связана с регуляцией численности населения, со стремлением предотвратить его рост.

Самим молодым людям, особенно из среды бедняков, эта регламентация браков несла немало жизненных осложнений. Хотя неженатыми до конца жизни оставалось не более 10 % населения, доля холостых и незамужних среди молодежи до 25 лет составляла около 50 %[696]. Всем им приходилось либо надолго откладывать браки, не соответствовавшие матримониальной стратегии их родителей, либо вовсе отказываться от них. Свои сексуальные потребности они могли удовлетворять лишь во внебрачных связях. А так как внебрачные беременности по-прежнему считались постыдными (неслучайно они оставались крайне редкими, не превышая 1–2 % от общего числа беременностей[697]), неизбежно укоренялась та форма сексуального поведения, которая предполагала обособление соития от зачатия[698]. Ставшее привычным в добрачный период разделение этих двух актов естественно сохранялось и в дальнейшем, в собственно супружеских отношениях. Тем самым подготавливалась база для внутрисемейного «планирования рождаемости». Нетрудно заметить, что и в этом отношении сексуальная практика XVI–XVIII вв. представляла до некоторой степени продолжение той, что зародилась еще в предшествующие два столетия, когда холостяки удовлетворяли свои сексуальные потребности в общении с конкубинами или проститутками. Преемственно связанным с прошлым было и самое понимание брака. В XVI–XVIII вв. он в еще большей мере, чем раньше, выступал в качестве полового союза по расчету. Неслучайно в назидательных сочинениях того времени с особенной прямотой подчеркивается, что жена не должна быть для мужа ни «любовницей», ни даже «другом», но лишь матерью его детей; сексуальные радости с браком несовместимы; любовь между мужем и женой — плод брака, а не его предпосылка; мезальянсы исключаются так же, как и разводы[699].