Жизнь и смерть в Средние века. Очерки демографической истории Франции

Неудивительно, что на протяжении всего периода идет борьба против некоторых элементов церковного канона брака. Неудовлетворенные им молодые люди изыскивали самые разные способы обойти установленные правила, чтобы сочетаться браком по любви, пренебрегая расчетами родителей. Тайные браки превращаются чуть ли не в поветрие. Между тем церковь — при активной поддержке абсолютистского государства — продолжала ужесточать правила оформления брака, стремясь исключить тайные венчания[700]. Возможность выбора брачной партии на основе личных склонностей все более затрудняется. Распространенность браков по расчету достигает апогея[701].

Вместе с дальнейшим закреплением нерасторжимого моногамного брака закрепляется и понимание семьи как домохозяйственной ячейки, объединяющей супругов, их детей и холостых родичей. «Семья (famille) в этом смысле сливается с понятиями домохозяйство, дом, очаг (ménage). Фактически в этот момент завершается становление семьи в ее новоевропейском понимании. Но формы семьи не унифицируются. На трех четвертях территории Северной Франции полностью побеждает нуклеарная семья, включающая лишь родителей с неженатыми детьми. На Юге же продолжали преобладать более сложные структуры, включавшие, кроме самих родителей, семью женатого старшего сына (или замужней дочери), а также их неженатых детей. В обоих этих случаях преемственность тенденций развития с предшествующими столетиями не вызывала сомнений»[702].

Явные черты преемственности с прошлым обнаруживаются в XVI–XVIII вв. и в сфере родительских забот о детях. Среднее число выживших детей на семью было до середины XVIII в. довольно высоким, достигая в большинстве сельских районов 5–6, а в городах — даже 6–7 детей[703]. Резкое повышение брачного возраста не сказалось, следовательно, на сокращении потомства. (Напомним, что во второй половине XV в. среднее число детей несколько уступало приведенным цифрам.) Это могло случиться лишь при условии уменьшения детской смертности. Она, действительно, снижается, особенно в XVIII в., опускаясь до 450–500‰ для детей, доживших до 10 лет, и до 240‰ для детей от года до четырех[704]. Характерно, что младенческая смертность (среди детей до одного года) была в то время сходной во всех социальных классах. (Бороться с болезнями младенческого возраста не умел никто.) Смертность же детей от года до 10 лет уменьшалась с повышением социального статуса родителей (не считая, однако, горожан, дети которых из‑за менее благоприятной эпидемиологической обстановки умирали в целом чаще, чем в деревне). Вряд ли можно сомневаться, что это объяснялось различиями в выхаживании детей в разных классах. Улучшение такого выхаживания, особенно в более зажиточных семьях, подтверждается свидетельствами о расширении родительских забот, а также успехами педиатрии. Источники прямо говорят о горячей любви многих родителей к своим детям, любви, которая занимает все более заметное место в эмоциональной жизни семьи в целом[705].

Тем парадоксальнее выглядит, на первый взгляд, явное сокращение среднего числа детей со второй половины XVIII в. Оно прослеживается, в первую очередь, на северо-западе Франции (т. е. в наиболее развитых областях страны) и во всех социальных группах. Сильнее всего заметно оно в среде высшей знати, где выхаживание детей было, несомненно, более тщательным[706]. Этот факт — при неизменном или даже снижающемся уровне детской смертности — заставляет думать, что сокращение среднего числа детей было связано не с чем иным, как с сознательными усилиями родителей ограничить деторождение. Такое внутрисемейное планирование реализовалось либо за счет резкого увеличения интергенетических интервалов, либо в результате полного прекращения беременностей после рождения определенного числа детей[707]. В любом, однако, случае побудить к внутрисемейному планированию рождаемости могли лишь достаточно мощные психологические импульсы.