Особенности социального и демографического развития во Франции XVI–XVIII вв. побуждают вновь вернуться к вопросу о достаточности понятия «традиционный ТВН» для типологизации историко-демографического процесса в доиндустриальной Европе. Как мы видели, режим воспроизводства населения и его социальная обусловленность отличались в XVI–XVIII вв. существенным своеобразием. Причисление этого периода ко времени господства традиционного ТВН не раскрывает специфику данного этапа, а для Франции XVIII в. такое причисление в принципе неоправданно, поскольку игнорирует становление в этом столетии современного ТВН.
Соответственно, в демографической истории Франции трех предреволюционных столетий следовало бы разграничивать две разные фазы. Первая из них охватывает XVI–XVII вв., когда увеличение численности населения купировалось резким повышением возраста первого брака и столь же резким увеличением доли холостых людей при относительно медленном снижении смертности. Для этой фазы были также характерны медленный и неравномерный экономический рост, базировавшийся на распространении мануфактуры и фермерства и господства абсолютизма.
Вторая фаза охватывает XVIII в.; наиболее четко ее своеобразие выступает во второй половине столетия. Это было время заметного демографического подъема, сдержать который не могли ни дальнейшее увеличение возраста брака, ни возрастание доли холостых, ни даже некоторое сокращение рождаемости. Экономический подъем, укрепление капиталистического уклада, упадок абсолютизма благоприятствовали тогда дроблению земельной собственности, экспроприации крестьянства, возникновению новых хозяйственных форм, так же как социокультурному прогрессу и развитию человеческой личности. Именно теперь оказывается возможным внутрисемейное планирование рождаемости, символизировавшее переход к современному ТВН. Есть, следовательно, достаточно оснований говорить о различии видов воспроизводства населения, характерных для Франции XVI–XVII вв., и отдельно — XVIII в.
Некоторые итоги
Увидеть в демографической динамике Средневековья не только сухой баланс числа рождений и смертей, но и исполненное внутреннего драматизма борение интенций живых людей — такова была одна из главных целей нашего анализа. Реализуя ее, мы уделяли особое внимание субъективному восприятию членами той или иной социальной группы окружавшей их действительности, ибо именно это восприятие непосредственно определяло их поступки, включая и те из них, от которых зависел самый исход борьбы жизни и смерти.
Этот подход сродни так называемому историко-антропологическому. Его последовательное использование меняет лицо демографии не в меньшей мере, чем лицо истории. Формирующаяся на его основе новая демографическая история, естественно, не ограничивается изучением демографических феноменов «извне». Она претендует на раскрытие их внутреннего, «человеческого» смысла, и в первую очередь на уяснение мотивов человеческих поступков. Это требует не только расширения рамок демографической истории, но и изменения ее характера. Одной из важнейших ее задач становится выявление взаимосвязи демографических процессов с представлениями людей прошлого об окружавшей их действительности.
Исследуя эту взаимосвязь, мы начинали всякий раз с брака, характер которого во многом определял исходные условия воспроизводства жизни.
Как было показано, представления о браке пережили в средневековой Франции глубокую метаморфозу. Вопреки распространенным суждениям, вплоть до конца XIII в. модель моногамного церковного брака не приобрела здесь монопольного положения. В умах людей сохранялось традиционное представление о возможности сосуществования разных видов супружеских союзов. Особенно глубоко эта концепция была укоренена в среде знати, но и другим социальным группам она не была чужда. Это накладывало глубокий отпечаток на матримониальное поведение.
Особенно специфичным было оно в каролингский период. Моногамный брак не был тогда общепринят. Противопоставление супружеских отношений, реализуемых в рамках церковного союза и вне их, еще не стало обычным. Супружеская жизнь начиналась сплошь да рядом вне и до церковного брака и во всяком случае не позднее 20 лет. Это обеспечивало высокую брачность, существенно превышавшую по своему уровню ту, которой соответствовала доля официальных церковных браков. Реальное число холостых людей брачного возраста даже среди мужчин имело своим верхним пределом 15–20 % у крестьян и, по-видимому, было еще ниже у знати.