Жизнь и смерть в Средние века. Очерки демографической истории Франции

Имеющиеся в нашем распоряжении материалы позволяют несколько скорректировать эти утверждения. Так, в трактате Филиппа Новарского (середина XIII в.) констатируется, что младенцам свойственны три вида специфического «понимания» (quenoissance) и «естественной любви» (amor naturel). Это, во-первых, любовь к матери (или кормилице), которая кормит его грудью, во-вторых, любовь к тем, кто с ним играет, нянчится, ласкает и «переносит» с места на место, и, в-третьих, к тем, кто его содержит и охраняет[306]. Определяемое этими чувствами поведение младенца приобретает свое собственное обоснование. Что же касается ребенка, вышедшего из младенчества, то его действия выступают в трактате Филиппа как закономерный результат воспитания, которое дают ему отец с матерью. Дурные наклонности детей — следствие попустительства родителей и особенно их неуемной любви. Между тем одно из основных «божественных» требований к воспитанию ребенка — умеренность в ласках и в наказаниях[307]. Довольно четко формулирует Филипп и основные цели воспитания. Помимо укоренения в благочестии, воспитание должно обеспечивать обучение детей «ремеслу» родителей — будь то рыцарское дело или хотя бы ремесло галантерейщика (aguillier). Именно в этом смысле детство — «фундамент жизни», а заблаговременность и «соразмерность» воспитания в детстве определяют все[308].

Сходным образом связывал поведение ребенка с особенностями его воспитания Рамон Лулий. Он, в частности, призывал к умеренности в кормлении детей в богатых семьях, советовал «не кутать» детей, не допускать чрезмерности в ласках, но и предостерегал против суровости, вынуждавшей детей плакать, так как это «вредно сказывается на их умственном здоровье»[309]. «Что природа потеряет на детях богатых, — писал Рамон Лулий, — она приобретет на детях бедных»[310]. В целом же и Рамон Лулий, и Филипп Новарский исходили объективно из представления о детстве как о периоде активного формирования человека, в каковом родительское воспитание имеет решающее значение. Тем самым поведение ребенка получало свое закономерное объяснение.

Одновременно с этим новым подходом к сути детства писатели XIII в. несколько по-иному, чем их предшественники, периодизируют детство и переход от него к зрелости. Так, Филипп Новарский, помимо традиционного со времен Исидора Севильского выделения младенчества и раннего детства (до 7 лет), в течение которого ребенок требует тщательного надзора (из‑за особой подверженности «шалопайству», опасности упасть, попасть в огонь или в воду[311]), четко обозначает еще два возрастных рубежа. Первый из них — 10 лет, когда дети уже могут «различать добро и зло» и несут ответственность за свои поступки[312]. Второй различен для лиц мужского и женского пола. Это возраст вступления в брак. Как уже отмечалось, для девушек Филипп считает таким возрастом 14 лет, для юношей — 20 лет.

Еще детальнее определяет возрастные грани взросления Бомануар. Совпадая с Филиппом Новарским в признании гранью раннего детства 7 лет, он солидарен с ним и в оценке 10-летнего возраста как рубежа судебной ответственности[313]. При этом Бомануар уточняет, что с 10 лет начинается ответственность за особо тяжкие преступления, например за убийство. Более широкая правоспособность предоставляется с 12-летнего возраста, когда разрешается приносить судебную клятву, выступать гарантом в сделках купли-продажи и залога[314]. Те же 12 лет для девушек, полных 15 лет для юношей считал Бомануар рубежом совершеннолетия и полной правоспособности[315]. Примерно в том же возрасте — в 14 лет — считал подростков правомочными приносить судебную клятву Ален Лильский[316]. Сходным образом — в 13–15 лет — определяется переход от подросткового возраста к взрослости — в латинских рассказах о «чудесах», в старофранцузских воспитательных трактатах[317], в материалах о времени посвящения в рыцари[318]; в песнях трубадуров подростки признавались «взрослыми» уже в 12 лет[319]. Еще раньше завершались детство и отрочество в крестьянской среде. Хотя возраст юридической ответственности наступал здесь, почти как и для рыцарских отпрысков, в 12 лет[320], к участию в труде дети крестьян привлекались еще за 3–4 года до этого или даже раньше (см. § 2).