Жизнь и судьба Федора Соймонова

Кроме приезжих на полуночных бдениях бывали и свои, домашние. Чаще других обретался в столовой палате Василий Кубанец, правая рука хозяина во всех его подчас сомнительных делах. Кубанцу Волынский доверял безоговорочно. Происходил тот из татар. Совсем маленьким был он взят в плен, отринут от родных, коих не помнил. Крещенный в православную веру, он рано постиг грамоту. За расторопность и сметливость взял его к себе в дом Артемий Петрович из канцелярии, будучи еще губернатором в Астрахани. Так при нем и вырос Васька наперсником.

Секретарь Волынского, Василий Гладков, был из подьячих. Человек он оказался желчный и часто спорил с хозяином по пустякам, но дело знал. По собственному его заявлению, он «состоял у его превосходительства в непрестанных публичных ругательствах и особых интимностей от онаго не видел, поелику господин Волынский с канцелярскими служителями в рассуждения не входил и мало что не весьма мерзил». Но сии слова написал он позже.

Прошлым летом приехал в столицу из Оренбурга Василий Никитич Татищев, вызванный в Военную коллегию по доносам для следствия. Отстраненный от дел и взятый под домашний арест, Василий Никитич писал свою «Историю Российскую», пользуясь советами и документами собиравшихся у Волынского людей. Подоплека опалы его была несложной. Год назад, разбирая жалобы заводчиков — Строгановых и Демидова на «неправедные» действия Татищева, петербургская комиссия обнаружила не только многие злоупотребления в горном деле, но и то, что казенные заводы совсем не приносят прибыли. Возник вопрос: «На казенном ли коште сии заводы прибыльнее содержать или в компании партикулярным отдать?» Не без давления сверху, со стороны Бирона, комиссия, вопреки мнению Татищева, решила, что выгоднее отдать в компанию... Здесь может быть непонятно — какое дело было герцогу Курляндскому до сибирских железоделательных заводов? Бирону нужны были деньги. Затеяв большое строительство в Курляндии, он обнаружил, что казна, откуда он черпал средства, пуста. И тогда кто-то, — не исключено, что этим «кем-то» был Липпман, — подсказал ему выход: сибирские заводы вполне могли бы стать источником дохода, но для этого их следовало вынуть из казны.

Вот что писал по этому поводу сам Татищев: «Когда Бирон вознамерился оный великий государственный доход похитить, тогда он, вызвав из Саксонии Шемберга, который хотя и малого знания к содержанию таких великих казенных, а паче железных заводов не имел и нигде не видел, учинил его генералом-берг-директором с полной властью, частью подчиня Сенату, но потом, видя, что Сенат требует о всем известия и счета, а Татищев, которому все сибирские заводы поручены были, письменно его худые поступки и назначения представил; тогда, оставя все учиненные о том комиссии представления, все заводы под именем Шемберга тому Бирону с некоторыми темными и весьма казне убыточными договорами отдал». По свидетельству Татищева, Бирон и Шемберг за два года наворовали более четырехсот тысяч рублей.

Арест Татищева соблюдался, по-видимому, не особенно строго, поскольку зимою он довольно часто принимал участие в вечерних съездах у Волынского, где читал главы из своей рукописи. Но в докладах Тайной розыскной канцелярии его все чаще именовали опасным званием «афеиста», и это постепенно вело к ужесточению режима его содержания.

7

Когда Федор следом за хозяином дома вошел в столовую палату, разговоры там шли на привычные темы: говорили о негодности женского правления, о женщинах вообще, об иноземном засилье и трудностях жизни — обычные, я бы сказал извечно-традиционные, темы русских застолий, независимо от времени и эпохи. Да и только ли русских... Собравшиеся в общем сходились в мнении, что «женщина к государственным трудам неспособна». При этом имя подразумеваемой не произносилось. И лишь самый молодой из всех — Петр Михайлович Еропкин, обласканный однажды императрицей, время от времени находил какие-то оправдательные мотивы в действиях «премудрой государыни»...

— «Премудрой»?! — подхватил вошедший Волынский услышанное слово. — Это она-то премудра? Да кому же не известно, что императрица — дура!.. — И, не замечая повисшего над столом напряженного молчания, продолжал громко, почти в крик: — Чево в Митаве содеять успела? Кого в чем облагодетельствовала?.. В чем?.. — Он победно оглядывается, словно бы подначивая на возражения.

И Еропкин не выдерживает.

— Зато, как трон восприняла, так сразу же и подписала Лифляндии привилегии...

— Эко... — Волынский машет рукой. — Не ее то заслуга, а Павла Ивановича Ягужинского. Он на сем деле едва голову себе не сломал.

— Как так?

— А так, я чаю, об том лучше может Платон Иванович поведать, я в те поры во иных местах обретался по службе.

Все лица повернулись к Мусину-Пушкину. Тот откашлялся.