Жизнь и труды архиепископа Андрея (князя Ухтомского)

Высокая профессиональная компетенция митр. Сергия – одного из авторитетнейших богословов – каким-то образом слилась с усвоенными им принципами синодального управления церковью. Митр. Сергий с 1911 года был членом Синода и принимал активное участие в его деятельности. Характерен случай, когда по рекомендации Распутина Синод рассматривал вопрос об архиерейской хиротонии архим. Варнавы (Накропина) и председательствовавший архиеп. Антоний (Храповицкий) заявил, что ежели Царское Село пожелает, то мы и черного борова в архиереи поставим. Это высказывание не раз и с превеликим удовольствием цитировали антирелигиозные авторы, однако упуская важное обстоятельство: как раз тогда одиозная кандидатура была провалена, а одобрение этой хиротонии (свою первую, каргопольскую кафедру Варнава займет 28 августа 1911 года) последовало на другом заседании Синода, в отсутствие архиеп. Антония и именно под председательством митр. Сергия.

И в дальнейшем митр. Сергий шел по пути соглашательства со властью во всех ее проявлениях: отказавшись было войти в 1917 году в Синод, организованный обер-прокурором В. Львовым, – вошел в него; одним из первых вступил в «Живую церковь», сочтя ее одобренной государством, – а затем покинул ее; наконец, взойдя на престол первого из иерархов русского православия, принес с собою груз принципов и методов синодального (то есть под началом светского чиновника) управления. «Именно эта идеология, уподобляющая Церковь бюрократическому ведомству или армейскому подразделению, была подхвачена митр. Сергием и одобрена значительной частью русского епископата, далеко еще не свободного от синодальных традиций» [335] .

Именно под воздействием этой традиции образовались многочисленные группы типа «Живой церкви», СОДАЦ, григорианского ВВЦУ, Сибирской церкви и т.п. Попытки найти канонический выход из подобного положения привели затем к созданию иосифлянской, мечёвской, ярославской и иных церковных группировок. Организационно русская Церковь была раздроблена как вследствие внутренних раздоров, так и внешнего давления на нее. Обновленчество стало наиболее полным воплощением идеи подчинения Церкви государственному аппарату, заявив устами своего Благовестника-Апологета о намерении «плыть на корабле советской государственности». Разумеется, его поддержка со стороны в корне антирелигиозной власти не была безоговорочной, однако ее покровительство на первых порах позволяло видеть в обновленцах новую «господствующую церковь». Раздор, вносимый ими, вел к развалу всей церковной организации, а путь на атеизацию, избранный советской властью, в значительной степени расчищался именно обновленцами, их провокациями и наветами. И если в прежние времена самодержавие хотя бы изредка пыталось умерить пыл фискалов от клира, даже при Николае I призывая ограничить борьбу с религиозным инакомыслием доведением «токмо до сведения своего духовного начальства, не преследуя их доносами гражданскому правительству» [336] , то новая власть приветствовала подобную практику: обновленческий Синод в своих обращениях к правительству называл патриарха «тяжким преступником, нарушающим мир церковный, но и с точки зрения государственной, ТИХОН является социально вредным…, так как около ТИХОНА объединяются все контрреволюционные силы страны от монархистов до меньшевиков» [337] и публично призывал власть ликвидировать «тихоновщину» как «последнее гнездо контрреволюции» [338] . И власть незамедлительно реагировала:

Крепка рабочая рука:

Тих Тихон – ибо есть ЧеКа [339] , —

возвещал Сергей Городецкий. Помимо репрессий, по всей стране разворачивалась массированная антирелигиозная пропаганда. Читателя буквально забрасывают литературой, разоблачавшей в первую очередь те пороки Церкви, которые на протяжении последних лет бичевал (разумеется, по иным мотивам) владыка Андрей. Организованная властью пропаганда била по наиболее уязвимой стороне церкви: высмеивались стяжательство и меркантилизм духовенства, моральная нечистоплотность и иные общечеловеческие пороки с акцентом именно на их носителей из среды клира.

Но стержнем атеистической агитации было обвинение бывшей господствующей церкви в тесной связи с аппаратом самодержавия, Временного правительства и с белым движением. Обновленцы смело подключились к этой кампании, резолюциями своего «Собора» подливая масла в огонь противоцерковной пропаганды: «Патриарх Тихон продолжает контрреволюционную деятельность. Он делается вождем и знаменем всех противников Советской власти. Он вводит Церковь в контрреволюционную борьбу» [340] . Обновленцы постоянно подчеркивают тезис «несть власти аще не от Бога», вкладывая в него совершенно иной смысл: рабского подчинения эту власть имущим.