Это был полный сюр. Нас понесло на верхотуру: Отряскин во что бы то ни стало пожелал увидеть панораму города. Проскользнув мимо охраны, мы бесплатно вскарабкались наверх под раскаты революционных маршей — а уж пенсионеры внизу старались на славу. Их несомненным хитом стал «Интернационал» — у меня даже мурашки по коже забегали. Наверху гулял легкий бриз, площадь Латышских Стрелков лежала как на ладони. Перегнувшись через перила, Отряскин задумчиво разглядывал бездну.
— Тебе не хочется отсюда сигануть? — спросил он меня.
Я признался, что хочется, поэтому и к краю стараюсь не подходить.
— Мне тоже, — вздохнул мой друг.
Как у всяких художественных натур, с психикой у нас явно было не в порядке. Ничего не поделаешь — приходилось с этим мириться.
А гвоздем рижской программы стал мастер Жора.
Мастер выглядел настоящим прохиндеем, и все же я сохранил о Жоре самые теплые воспоминания.
Прежде всего, он, как и мы, был помешан на музыке. Помню его домик в тени деревьев, состоявший из кухни и комнаты, в котором так здорово пахло клеем и стружками. От Риги до Лондона еще ближе — с пластинками у хозяина было все в порядке. Кроме «битлов» и тех же «роллингов» я нашел в его фонотеке весь «Цеппелин».
За окнами стемнело, крутился цеппелиновский диск семьдесят третьего года «Дома святых». Именно на нем нарезана «Песня дождя» — по-моему, лучшее, что создали наркоманы Пейдж и Плант. Жора мастерил очередную гитару и вел с нами деловой разговор — оказалось, он вовсю продвигал в консервативной Риге местный рок-клуб и собирался его возглавить. Сам Жора был тощим, лет под сорок, с насмешливым взглядом и непоколебимой уверенностью в себе как в лучшем гитарном мастере всех времен и народов. Он сразу же принял экзотичный заказ (и, надо сказать, не подвел). Несмотря на явные признаки авантюризма и нескрываемое хвастовство, Жора пришелся нам по душе. Мы славно с ним посидели, однако, кроме чая и хлеба, в его гостеприимном доме больше ничего не нашлось.
Ирена пообещала ужин у своего брата — чуть ли не ученика самого Рави Шанкара. С ее слов, во время посещения великим индусом Москвы брат даже подносил Шанкару на концертах инструмент.
Приглашение мы приняли моментально.
Я подозревал, что с экзотикой там тоже будет в порядке, однако не мог представить, что дело зашло так далеко. В квартирке лежали одни маты — невольно вспомнился наш матрац. Жена брата, воробушек в сари, готовила что-то на кухне — это сразу внушило оптимизм.
Запахи откровенно бодрили.
В ожидании ужина Иренин брат сел на пол, скрестил ноги и подвинул к себе ситар. Я был потрясен, так как никогда не слышал ситар вживую. Звуки возносили к самому Эвересту. Если бы не голод, мы расслабились бы окончательно — но вот внесли заветные горшочки.
Первым забеспокоился Отряскин — я видел, как он скребет ложкой по дну горшочка в надежде поймать хотя бы кусочек говядины или свинины.
Надежды оказались тщетными — нам были любезно предложены
Последней надеждой оставалась Иренина мама.
Помню ее взгляд, когда вся наша троица показалась на пороге. До сих пор не могу сообразить, отчего она так расстроилась — то ли оттого, что ее дочь таскается с такими оборванцами, то ли оттого, что эти двое несчастных рок-лабухов на свою голову связались с ее доченькой.
Тем не менее ужин оказался настоящим.
На следующий день Жора развил невиданную активность: потащил знакомиться со своей будущей паствой.
Рижский рок-клуб располагался в проходном дворе. Попав в продуваемый со всех сторон проходняк, мы внезапно оказались окружены спорящими и активно жестикулирующими молодыми людьми. Жора бодро вмешался в спор. Судя по всему, он действительно слыл здесь авторитетом — к нашему мастеру прислушались, мы были представлены как обитатели Олимпа.
Действительно, по сравнению с состоянием дел в Риге Питер казался настоящим раем. У наших рокеров была крыша над головой. Зал со сценой. Аппаратура. Прожекторы. Собственные фотографы. О наших писали. О наших разве что ленивый не судачил.
Кое-кто из местных побывал на последнем фестивале, так что и об экстравагантных «Джунглях» знали не понаслышке.
Посмотрев на двух посланцев олимпийских богов, «пикейные жилеты» здорово приуныли. Чтобы хоть как-то сгладить собственное ничтожество, они повезли меня и Отряскина в один из окраинных клубов на репетицию местной команды. Там повстречался нам еще один персонаж — тип, кстати, на Руси достаточно распространенный. Подобные ребята в позапрошлом веке уходили в народники, в начале двадцатого становились большевиками, а в бамовские семидесятые поголовно шли в диссиденты. Тот же взор горящий, та же небрежность в одежде, те же чуть ли не лапоточки — и совершенно нескрываемый фанатизм. Нет, в заплечном мешке нашего нового знакомого не лежали революционные листовки. У него вообще мешка не было — за плечами болталась гитара в старом самодельном чехле.