Жизнь как неинтересное приключение. Роман

Едва же солнце сдвинулось к горизонту (вспять – подумала Маша), принесли стопку худой писчей бумаги и два карандашных огрызка, легко прятавшихся в машином кулачке. Так и запишем, – косо начеркала Машенька, – подобно словам новым, выведенным на макулатуре, новые горизонты всегда обретаются в башмаках стоптанных. Касательно башмаков: выданные казённые тапочки шаркают самым отвратительным образом, делают из меня старуху, например, даму пик, в таком случае, не имея на руках никаких совершенно карт, нет никакой другой возможности, кроме как идти в красный уголок на авось, помолясь и слюнявя палец. Хоть бы камень какой на пути попался. Касательно же камней следующее: этим же вечером непременно заметить доктору, как бы вскользь между оконных рам, что статуи римские, все эти аресы, аполлоны и артемиды, атланты, афродиты и антинои, на самом деле были раскрашены, что ваши травести-королевы, и даже смахивали во всех красках на портовых шлюх, цена которым, следуя острожной традиции, два гроша, не более. И всё же своя цена имеется. В-третьих, если говорить об острогах, то будет ли за такие вольные речи какое наказание. В прежние времена за подобные шалости крали из сундуков библии, таскали за бороды, по мордасам хлестали возмутительно. Кстати, спасибо, мил человек, за исполнение скорое моих сумасшедших желаний, – стучит кулачком Маша по двери, кричит в запертую. Один даже из праздности помогал кровопийцам, а потом вышел вон с подножки поезда на полном ходу. Лацканы развеваются над песчаным откосом, в самом низу поросший бурьяном ручей, почва местами каменистая, никак голову разобьёт, вот и вся недолга. Ладно, ладно, хватит паясничать. Чего хотела-то.

Всё это, как говорил один выдуманный писатель, выдуманный на основе то есть реального персонажа, только для того, чтобы начать писать, выстроить путанное в линию, упорядочить в шеренгу по двое и начать командовать. Мыслями непременно надо командовать, иначе начинает жечь затылок, немеет левое полушарие, доходит и до панических атак, а как защищаться, если все окна в решетках и до свежего воздуха никак не добраться? А хотела я вот что. Иные хотят всеобщего благоденствия, другие же помышляют только о собственном благополучии, третьи – мечтают о гармонии со всеми пресмыкающимися, солнечным светом, гамаками и пижамами, проверяющими и внутренними органами, чтобы на часах спасских более никто не вешался, хоть бы и дело тайное, государственное, словом, из всех трёх одно и выходит – война. К войне же надо готовиться, потому солдаты в казармах своих непрестанно чистят обувь до блеска, носят исподнее белое, подшивают комки, бреют затылки с отступом в два пальца от воротника, так же и на ремне ни одна блядь меня так долго не обнимала, к слову, о докторе: какой же всё-таки ещё ребёнок, пухлый бородатый ребёнок, никакие диоптрии не покажут такому, что было, что есть и что будет. Всё-то в каракулях своих пытается жизнь разглядеть, да только всё размыто, будто весна наступила и плывут хлева, небоскрёбы, мавзолеи и прочие места спальные, вагоновожатые машут флажочками, свистят в свистелки, поезд дальше ложится под норд-ост, пожалуйста, берегите горло, пользуйтесь орловскими пуховыми платками, шалями тёмно-вишнёвыми, наденьте, пожалуйста, маски, нынче здесь воздух дурён, как всегда, как всегда никто не услышит и лебедь белая проплывёт над головами, дохнёт морозно, и последнее заберёт. Припасы же съестные, как, например, селёдка под шубой или иная какая птица в фольге, останутся невостребованны. До Владимира, считай, останутся и рожки, и ножки. До Петушков разве что от бёдрышка отщипнется, а до Пушкина – так и вовсе рукой подать, да только никак не подаётся. Сегодня же через нарочного просить доктора и все красноуглое собрание христа ради на кое-какие стихи нецензурные с точки зрения, может быть, цензора и еще двух-трёх соглядатаев, шпиков, шпаков с магнитофонами импортными, мамлеев и прочих с соплями на широких плечах, может быть и опубликуют в вк, кто-нибудь заметит и осудит, перепечатает в толстый журнал, попадёт в подшивку, в министерство культуры и спорта, образования и так далее, и так далее через кремлёвские буераки и косогоры, всхолмия, места лобковые, влажные, отсыревшие по осени, под ватными одеялами в зимнюю ночь прямо в Тавриду, при себе иметь паспорт, полис ОМС, справку о санэпидокружении, допуск по форме для полевых условий, а если нет, так сиди без копейки в Болдине и в кружку заглядывай.

Эмалированная. Внизу, под ручкой, сколото. У губ – ржа подъедает. Машенька стучит в дверь: скоро ли свидание? Нет часов, только за окном небо густеет. Стало быть, сколько-то времени куда-то ушло. Листов исписано количество энное, почерк косой, стремительный, к концу строки – вверх. С точки зрения почерковедения это, конечно, что-нибудь может и значить, сейчас везде так, – говорит Машенька, – сейчас все могут выразить свое фи за внешность, а что там внутри, что там внутри-то? Гражданин санитар! Как тебя там! Сколько у тебя дипломов красных? Читать-то умеешь?