Жизнь как неинтересное приключение. Роман

#Ну я и вытащил говоруна на свет божий, в коридор, и прошелся по рёбрам как следует. Даже не помню, как всё. До того обидно стало. Живёшь, живёшь, а что живёшь? Вся жизнь: крики, стоны, ругань, лязги, запах этот – лежишь в постели дома, весь вымытый и мочалкой докрасна отшарканный, а кажется, что вонью этой весь дом уже от меня пропах. И эта шантрапа полуизвилинная с утра до ночи и с ночи до утра: то битый-пьяный лыко не вяжет, то гопник бутиратовый мычит. И все стучат, требуют. А у меня, между прочим, два высших – филологический и юридический, у меня, между прочим, почерк такой, что любой каллиграф обзавидуется, а ещё армия. А воняем мы одинаково! И ладно бы если просто отмудохал, так ещё и не того! Ладно бы не того, так ещё и про видеокамеры забыл! Так ладно бы еще и забыл, так, когда вспомнил, стереть не успел! А вспомнил я, когда прокурорский пришел с обходом плановым. Ходит по камерам в пиджачке на одну пуговицу застёгнутый, от морды морским бризом веет, с бумажками такой, дверь ему отоприте да всё доложите, ваша, говорит, имя-фамилия, а тот, который наученный, отвечает, а сам – вижу – еле стоит. Ну, думаю, сейчас всё и выскажет. Ещё и от себя добавит. У него и спрашивают: есть ли какие, гражданин, жалобы на содержание, на состояние здоровья. А тот на меня смотрит и головой мотает: нет никаких жалоб. А прокурор смотрит с ехидцей то на него, то на меня и говорит ему: а снимите-ка вы рубашку. И главное – пожалуйста. Охуевший. Снимает болезный, а там один сплошной черный синяк. Это, – говорит, – я упал, пьяный был, шатался. А сам на меня смотрит. И в глазах у него так и написано: человек я, хоть и со вчерашнего выпивший, а всё-таки человек. Был им и буду. А на тебя, тлю, смотрю с христианским смирением, всё про тебя знаю, всё понимаю, потому и прощаю. А отвечать перед Богом всё равно придётся. И так мне стыдно стало. Чуть сам прокурорскому не рассказал. Так сказать, чистосердечно. А потом стало ещё стыднее, когда понял, что прокурор уже видел на записи, пока я для него с протоколами по всей дежурке носился. «Из уважения к Марь Палллне», – улыбается хитро, мол, по-свойски не обратим внимание, раз уж задержанный сам отнекивается. Это значит благодаря жене моей Вальке, суке этой похотливой, не спится ей, я одним подмигиванием отделался. «Ты, – говорит, – сотри». То есть пьяни этой вы да пожалуйста. А мне можно и натыкать. И по плечу похлопал как папаня сынка-баламута. Жена моя по шапочному знакомству его тёще через свою подругу из поликлиники помогла инвалидность оформить. Бегает тёща как скипидаром изнутри промытая, а по справке – налицо отсутствие нижних конечностей. Как, спрашивается, с таким контингентом построить честное демократическое общество? Одна инвалидов липовых плодит, другой тыкает, как у себя дома. С женой я, конечно, уволился, когда конечности тёщины всплыли, чтобы на меня косо не смотрели. Прокурорский развёлся по той же причине. Правда мы потом опять сошлись. То есть с женой. А бессонница как была, так и осталась. А если и усну на часик-другой, то такая блажь приснится, что лучше было б глаз вовсе не закрывать.