Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона

«Нет засады. Нет!» – приготовился ликующе произнести трибун, как вдруг раздался предостерегающий окрик Маломужа. Впередсмотрящий что-то заорал, обращаясь к Иннокентию. Тот среагировал мигом, и, повинуясь его команде, гребцы с правого борта разом опустив весла в воду, задержали их там, а гребцы левого борта, подняли свои весла в воздух. Лодия легко развернулась практически на месте.

Причина подобного решительного маневра была налицо. Она, эта причина, буквально торчала из воды. Все русло Черной реки оказалось перегорожено вбитыми в дно острыми палицами-киями.

– Назад! – приказал командир, поднимая щит и оглядывая ближний берег, до которого можно было дотянуться если не рукой, то уж точно веслом.

Лодия устремилась в обратном направлении, гребцов не надо было подгонять, они и без того что есть силы махали веслами. Наконец снова показалась Юрьева гора с антским укреплением. Пока Германик раздумывал, как поступить дальше, судьба сама за него все решила.

– Птицы! – предостерегающе вскричал охотник Ждан, протянув руку в том направлении, откуда они недавно приплыли. Вдалеке, над болотом, откуда выливалась Черная река, поднялась туча птиц.

– Они нас закрыли, – на диво спокойно сообщил кормчий Иннокентий трибуну и без того очевидное. – Наглухо. Достаточно стрелкам добраться до береговой полосы, перестреляют, как уток на болоте.

– Болото есть, но мы не утки! – быстро возразил римлянин, мгновенно принявший решение. – Правь к Юрьевой горе, к лестнице, ведущей к городищу!

Глава ХLII Хозяйка горы

Лодия даже не подплыла, а подлетела к широкой деревянной лестнице, круто поднимавшейся по Юрьевой горе прямо к воротам городища. Навстречу бегом спускалcя десяток невооруженных антов. Почему-то подростков, практически детей.

Трибун посмотрел на охотника Ждана. Тот выразительно покачал головой: «Ничего не понимаю!»

Пенять на негостеприимный прием не было времени. Приказав лучникам прикрывать отход, трибун велел гребцам забрать с лодии как можно больше груза. Те, согнувшись в три погибели и проклиная белый свет, потащили по бесконечно крутой лестнице кожаные мешки с «железом».

Германик приказал Эллию Аттику свернуть александрийский ковер, потом возложил эту драгоценную ношу на худые актерские плечи и пинком послал грека наверх, к открытым воротам крепости. Огляделся. Удивительно, но на берегу, узкой полоске суши между Черной рекой и крутым подъемом Юрьевой горы, неприятеля не наблюдалось. «Куда они делись?»

Ситуацию прояснил один из подростков, что-то быстро ответивший охотнику. Потом мальчишка с готовностью подхватил огромный мешок, чуть ли не с него высотой, и тоже поволок его вверх.

– Он сказал, что из городища стреляют по кочевникам, которые пытаются обойти гору, чтобы прорваться к лестнице, – пояснил Ждан. – Пора и нам с тобой подниматься. Сам понимаешь, мне ходить затруднительно, а по ступенькам особенно.

– Пошли, – согласился трибун. – Цербер насторожился, верный знак, что враг близко. Иннокентий, чего медлишь, поджигай! – последние слова адресовались уже кормчему, замершему с горящим факелом в руке на корме торгового кораблика.

Не торопясь, но и не медля, Константин Германик, Хромой Ждан начали подъем. Чуть позже к ним присоединился Иннокентий, который все оглядывался на корбиту, ставшую его кораблем пусть на короткое, но время! Над его кораблем уже поднималась тонкая прозрачная и казавшаяся такой безобидной струйка дыма.

Иннокентия мог понять только такой, как и он, кормчий, и днем, и ночью, и в сумерках, и в тумане умело и смело направлявший торговое ли, военное ли судно, но прямо в веселый и разноголосый порт!

Кормчий, знавший себе цену.

Кормчий, от которого зависит судьба десятков людей на борту: от рабов до патрициев.

Кормчий – душа корабля!

Сейчас эта душа с внутренними вздохами и рыданиями, пребывая в бренном теле долговязого Иннокентия, нехотя перемещалась в сухопутную крепость, где и запаха воды-то не было!

За тремя людьми и одной собакой внимательно наблюдал лучник Калеб, стоявший чуть повыше, на широкой деревянной площадке, предназначенной для кратковременного отдыха путников. Рядом с ним на корточках присел Эллий Аттик: александрийский ковер оказался для него чересчур тяжелой ношей.

Ждан, умудренный горьким опытом неудачной субординации при общении с римским офицером, повернулся к Константину Германику и отчеканил по всем правилам:

– Трибун, позволь обратиться! – И только дождавшись важного кивка военного, продолжил: – Вели своему черному стрелку после нашего ухода с площадки сразу ее поджечь.

Германик осмотрелся. Сверху как раз поспешно спускались Овдий с Тирасом:

– Трибун, весь груз с корбиты переправлен в крепость. Мы – за тобой.

– Овдий, поработай своей франциской, как топором дровосек, – приказал командир франку, – повали как можно больше ступеней за нашими спинами. А ты, – уже обращаясь к Аттику, бросил он: – растолкуй Калебу, что надо поджечь площадку.