Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона

– Сарматы и готы не ладят между собой. Вождь степняков, взявший себе имя Агаста, первого царя скифов и сарматов, терпеть не может надменного Атаульфа. А тот относится к нему, как обычно готы относятся к варварам. С пренебрежением и презрением. Если пообещать Агасту золото с Торговища, он отступится от своего союзника. Зачем вольному коннику делиться с жителем каменной страны?!

– Он говорит правду, – возбужденно пробормотал Эллий Аттик, обращаясь к Германику. – Нет ничего невозможного. Ты же – римлянин. Вспомни историю с Массиниссой!

Разумеется, трибун помнил историю Массиниссы. В легионах ее знал каждый офицер. Массинисса, сын одного из нубийских царьков, воспитывался в Карфагене, воевал на стороне этого богатого торгового государства с Римом. Доверие к Массинниссе было столь велико, что карфагенские правители поставили его во главе кавалерии во время Второй Пунической войны. Но римляне купили Массиниссу. Дорого и навсегда. Затраты окупились с лихвой. Нубийская конница Массиниссы решила исход битвы при Заме в пользу Рима. Карфаген был изморен осадой, взят приступом, подожжен и горел семнадцать дней. Руины изобильного многолюдного города, галдевшего на всех языках Ойкумены, римские солдаты перепахали плугом и засыпали солью.

Эллий Аттик все рассчитал верно. Чтобы убедить Константина Германика не спешить с суровым вердиктом для пирата, что в конце концов означало бы гибель всех защитников крепости, грек привел пример именно из римской истории. Таким образом напомнив трибуну Галльского легиона, что древний закон: «Разделяй и властвуй», лапидарно сформулированный предками Германика по отцовской линии, вполне мог сработать и сейчас.

Офицер задумался, глядя на пирата. Тот, отбросив от лица длинные спутанные волосы, бестрепетно встретил пристальный взгляд трибуна, не отводя глаз.

Перед Константином Германиком оказалась нелегкая дилемма: немедленно повесить предателя, как это повелевает военный устав, или вступить в переговоры с врагом? Последнее давало хоть призрачную, но надежду вырваться из западни на Юрьевой горе и исполнить приказ императора Валента. Так что важнее: воинский долг или приказ императора?! «Впрочем, – внезапно сообразил римский офицер, – приказ императора и есть воинский долг. Значит…»

– Допустим, я тебе поверил, – обратился он к пленнику. – Но ты уже предал меня один раз. Где гарантия, что ты сумеешь убедить сарматского вождя пойти на тайные переговоры, а не доложишь о численности нашего гарнизона и вооружении?

– Я намерен выторговать у Агаста свою долю добычи из Торговища, – по-деловому начал объяснять Лют. – Если же золото будет поделено между сарматами и готами, то мне, даже с оглядкой на мои ночные вылазки (помнишь их, трибун?!), достанутся воробьиные крохи. Конечно же, варварский вождь даст мне немного, но все же это лучше, чем стрела от Калеба. Готы мне не доверяют, Атаульф пошлет меня на приступ в первых рядах.

– Надо выиграть время, – даже не прошептал, прошелестел над ухом Германика Эллий Аттик, – пока Смила не вернется с подмогой.

Трибун досадливо отмахнулся от ставшего ненужным добровольного советчика. Он уже и сам просчитал все возможные варианты отсрочки штурма крепости. Это было легко. Вариантов не существовало вовсе. Но коль есть призрачный шанс вступить в переговоры с варварами, то почему не попробовать? «Однако где гарантии, что Лют не обманет? Пират и предатель – близнецы-братья».

– Скажи сарматам, что в случае штурма, мы утопим золото Торговища в Черной реке, – словно прочитав мысли командира, тихо подсказал хитроумный грек.

«Для того чтобы утопить сокровища в реке или ближайшем болоте, туда доведется пробиваться, – мелькнуло в голове у Германика. – Наверняка крепость уже закрыта со стороны Черной реки, где мне утром удалось беспрепятственно пройти. Но, клянусь Митрой, угроза достаточно яркая и весомая для скудного воображения варвара, возомнившего себя степным царем. Пусть будет так!»

– Если ты не вернешься с ответом, мы утопим сокровища в болоте, а тот, кто останется в живых после штурма, укажет на тебя как на моего личного лазутчика, – обратился римский офицер к пирату. – Золото мы отдадим на условиях беспрепятственного выхода из крепости до устья Домны. Тебя захватим с собой. Возле Домны отпустим, описав место, где мы схороним выкуп за наши жизни.

«Не соглас…» – хотел было возразить Лют-Василиус, но трибун Галльского легиона выразительно показал ему на окровавленную рукоятку меча.

– Никаких «не согласен»! Либо ты сегодня начинаешь переговоры, либо уже завтра околеешь под Юрьевой горой со стрелой Калеба в глазу!

Люту оставалось повиноваться. Не дожидаясь рассвета, ворота приоткрыли, и бывший христианин тенью выскользнул из крепости, чтобы договориться с варварами о судьбе римской экспедиции, в которой чистокровных римлян не было вовсе.

Глава ХLVII Сарматская жрица