Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона

– По всему, трибун, ты можешь домой и не вернуться, – закончил Лют-Василиус, словно прочитав его мысли.

Константин Германик, мгновенно проникся опасностью, исходящей даже не от слов, от самого тона разговора Люта-Василиуса. И еще от того, что к этому разговору наемник готовился полночи, стоя возле него на посту. Лишь на мгновение Германик почувствовал холод в груди. Ему вовсе не хотелось закончить свою жизнь в холодной земле, а то еще хуже – холодной воде. Но он привычно прогнал страх, сосредоточившись на главном. Чутьем бывалого солдата осознал, что времени у него, пожалуй, поменьше, чем у Радагаста.

– Главная угроза?! – быстро отреагировал Константин Германик.

– Главная опасность: речные волки, – ответил Лют-Василиус. – То есть речными волками называли мы себя на озере Нобель. Ну а здесь, наверное, правильнее будет сказать речные пираты.

– Сколько их может быть? – выдохнул трибун.

– На такую лодию, как наша, нападают три-четыре небольших юрких длинных лодки. Одна обязательно заходит сзади, пока внимание команды отвлечено атакующими спереди и с боков. Число пиратов должно быть втрое больше, чем солдат на «торгаше».

– Ты сказал «солдат», а гребцы не считаются? – нахмурился офицер.

– Гребцы, завидя пиратов, обычно поднимают весла вверх в знак добровольной сдачи в плен, – объяснил Лют-Василиус. – Мы, то есть пираты, я хотел сказать, их не трогаем. Это всем известно.

– Ясно, – еще не додумав мысль, действуя в основном по наитию, Константин Германик рывком поднялся с места. Минуя гребцов, быстро пробрался к месту, где на возвышении сидел Аммоний. Без церемоний трибун сначала ударил египтянина в ухо, а когда тот упал к нему под ноги, прошипел:

– Доставай оружие, извращенец!

– Великий человек! – плача, взмолился Аммоний, не понимая, что вызвало такую немилость. – Чем я виноват?

– Всем! – с ненавистью обронил офицер. – Прежде всего тем, что под удар нас всех подставил. Кончай разговоры, показывай, что у нас из «железа» есть!

Не ожидая ответа, Германик повернулся к гребцам. Говорил он громко, привычно громко, как всегда перед боем:

– Слушайте меня! Когда после боя с хуннами я сказал, отныне мы – в военном походе, вы перестали быть гребцами. Вы стали моими солдатами. Теперь, солдаты, слушайте приказ. Я ожидаю атаки пиратов. Будем драться до смерти. Если какая-то гнида поднимет вверх весло, зарублю лично.

Гребцы реагировали по-разному. Кто-то, понурившись, тупо уставился в деревянный настил; кто-то, сплюнув за борт, тихо выругался по-гречески. Но большинство хранили молчание, в испуге и ожидании глядя на трибуна: «Что же дальше?»

– Вам раздадут оружие, – объяснил Германик. – Нет, не мечи, вы ими владеть не обучены. Вам раздадут метательные копья. Но бросать их не надо. Если пираты-волки полезут на абордаж, сбивайте их в воду, цельте в живот или грудь.

Не дожидаясь, пока Аммоний развяжет тщательно просмоленные крепкие веревки, трибун спатой вспорол несколько увесистых кожаных тюков. Оказалось, что угадал. Сверху лежали копья-ланцеи. Что важно: уже с насаженными на крепкое ясеневое древко длинными зловеще блестящими листообразными наконечниками.

Обычно купцы продают только «железо», таскать за собой еще дерево – накладно, места много занимает. Зная это, Константин Германик сначала удивился, но скоро сообразил, что даже жадюга Аммоний держал два десятка уже снаряженных копий для демонстрации перед покупателем.

– А кроме этой палки у тебя что-то есть? – с одной из банок поднялся широкоплечий рыжий гребец с побитым оспой лицом. Подошел к офицеру, посмотрел снизу вверх и тут же опустил голову, как бы стараясь, чтобы его не запомнили.

Напрасно. Трибун давно для себя отметил, что этот рыжеволосый сторонится компаний. Ест в одиночку, спит в отдалении ото всех гребцов, в скабрезные разговоры не вступает, гребет молча и все делает, не поднимая глаз.

– А что тебе надо? – без церемоний поинтересовался Константин Германик.

– Топор. Желательно франциску, – пробормотал рыжеволосый, глядя в сторону.

– Ты ею владеешь? – с сомнением спросил офицер, уж больно подозрительным показался ему этот гребец.

– Я… мясником был… там… на площади Тавра, – подбирая слова и запинаясь, ответил рыжеволосый.

Офицер кивнул Люту-Василиусу, и тот пошел поторопить Аммония. Великолепную франциску – боевой топор с широким лезвием, длинным древком с ремешком для руки, чтобы можно было не только рубить, но после броска возвращать обратно, принес сам капитан.

– Прошу, трибун, у меня франциска только одна. Скажи Овдию, чтобы поберег ее в бою.

– Так тебя звать Овдий? – переспросил Константин Германик у рыжеволосого гребца.

Тот безразлично пожал плечами:

– Называй, как хочешь. Овдий так Овдий.

Приняв франциску, он внезапно так взмахнул ею, имитируя удар по шлему, что даже Лют-Василиус отшатнулся. Да и сам Овдий преобразился: поднял лицо, на котором, безусловно, читалась и варварская радость от того, что у него в руках оружие, и жестокая злоба человека, готового убивать.

Понял это не только Константин Германик.