Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона

То, что дело плохо, он увидел сразу. Стрела задела печень, судя по черно-красным выделениям на повязке, которой неуклюже пытался остановить кровотечение один из гребцов.

– Есть кто-то сведущий в хирургии? – вслух осведомился трибун.

– Был лекарь в караване, когда шли в Ольвию. Потом хозяин его назад в Константинополь отправил, он был стар, не мог грести, – отозвался кто-то.

Командир без сожаления посмотрел на побелевший нос египтянина. Тот расплакался:

– Я ведь не умру?!

– Мне жаль, Аммоний, – произнес Германик и решительно стал пробираться назад, по пути раздавая приказания: – Трупы речных псов – в воду. Наших схороним на берегу, подальше от этих мест.

Он подошел к связанному чернобородому пирату, которого сторожил Лют. Рядом, прибитый копьем к борту, повис другой пират. Полюбовавшись на это зрелище, трибун позвал Шемяку:

– Убери за своим приятелем.

Пока Шемяка с натугой вытаскивал копье из борта, а потом из тела покойника, трибун попытался допросить чернобородого.

Греческий; латынь или ромейский, как называлась старая латынь в Восточной Римской империи; антский язык – пират молчал, только сплевывал сквозь выбитые зубы.

– Где Цербер? Давай сюда нашего бойца, – кивнул Германик Люку-Василиусу.

– Он за твоей спиной, командир. Где ж ему быть. – Лют-Василиус радостно улыбнулся. – Как твой пес этого урода уделал! Как искусал! Душа радуется!

Цербер просунул громадную морду под руку хозяина, сидевшего на корточках перед пленным. «Звали меня? Помочь в допросе?»

Завидев это зрелище, пленный взвыл от ужаса:

– Абрасакс!

– Вроде того, – согласился трибун. – Если не ответишь, я прикажу моему псу тебя сожрать. И не найдет твоя душа покоя на том свете, поскольку будет в собачьем брюхе!

Чернобородный тут же с испугу заговорил, мешая антскую речь с греческой. Понять его, даже с помощью Люта-Василиуса, было сложно, тем более что прозвучало нечто совершенно невероятное.

По словам чернобородого, о купеческом судне, идущем на Самбатас, пиратам сообщили сразу два человека. Одним из них был ушлый мальчишка, черный от угольной пыли, со следами окалины на руках. Он сказал, что послал его хозяин, кузнец по имени Дурас, из самой Ольвии. И якобы он успел побывать в плену у хуннов, но те его отпустили, поскольку кузнец Дурас передал им наконечники для стрел. Не надеясь, что сухопутные хунны остановят купеческое судно на полноводном Гипанисе, мальчишка добрался до речных пиратов.

– А кто второй? Кто еще знал о нашем переходе? – перебил невнятную речь пленника Константин Германик, решив для себя, что на обратном пути надо обязательно настоять, чтобы Винитарий повесил не только предателя кузнеца, вступившего в переговоры с хуннами, но и его подмастерье.

Но когда пленный, испуганно глядя на Цербера, невнятно пробормотал ответ на прямо поставленный трибуном вопрос, тот ему не поверил. Вернее, не захотел поверить.

По словам речного волка, известие о купеческой лодии принес им готский офицер. И – тоже из Ольвии.

– Ты – лжешь! Как его звали?! – вскричал римлянин.

Чернобородый в очередной раз харкнул кровавой слюной на деревянную обшивку.

– Он себя не назвал. Но когда ушел, один из моих, дезертир из готского войска, вспомнил, что раньше видел этого офицера. Имя его – Атаульф.

Константин Германик если и был поражен, то виду не подал. Сомневаться в правдивости слов человека, глядящего в глаза смерти, не приходилось. Да и откуда речному пирату знать имя готского офицера? Конечно, всякое может быть. Проверить надо… «А ведь прав был Светлейший, любимый император Валент, когда послал меня выведать о намерениях готов! Прав».

– Допрос закончен, – бросил трибун Люту-Василиусу.

– Что с пленным? – спросил тот.

– Утопи.

Сразу после допроса Константин Германик велел немедленно плыть дальше. Только под вечер разрешил он пристать к противоположному от пиратской засады берегу. Послал Калеба и Тираса в разведку и только после их возвращения позволил гребцам сойти на песок небольшой отмели.

Ночь была бессонной, люди не сомкнули глаз в предчувствии недоброго. Так и произошло. Утром трибун приказал гребцам выстроиться в ряд.

Испуганные донельзя гребцы, перенесшие пиратское нападение, а теперь увидевшие зловещее выражение на лице римского офицера, сбились, как бараны в стадо. Инстинктивно они старались держаться вместе, понимая, что из шеренги легче выдернуть виновного. А ведь виновны были практически все, поднявшие весла в знак сдачи.

– Разберись, – нетерпеливо бросил Константин Германик Люту-Василиусу.

Тот, со знанием дела, пинками и затрещинами быстро навел порядок, заставив гребцов выстроиться в ряд.

Трибун прошел взад-вперед вдоль нестройной и дрожащей короткой людской линейки.

– После кровавого сражения с персами у ворот крепости Ктесифонт, где по вине паникеров полегло много храбрецов, мой бывший государь император Юлиан решил наказать трусов посредством старой римской традиции. ДЕЦИМАЦИЯ! – гаркнул Константин Германик. – Это значит, что каждый десятый солдат из воинской части, бежавшей с поля боя, был обезглавлен.

Кто-то из гребцов обмочился, кто-то упал на колени.