Вскоре после этого мы решились на другое ограбление в Вест-Энде. Один из нас был наружным наблюдателем, а двое других влезли в дом через решетку под окном магазина и спустились в кухню по веревке. Мы получили сигнал к началу работы. Первым делом мы должны были поднять окно в кухне. Когда проникли внутрь, опустили кухонное окно, спустили штору и зажгли свечу. Мы огляделись и не увидели ничего, что стоило бы украсть. Пошли к лестнице, чтобы пробраться в магазин. Когда мы взламывали комод, спугнули большую кошку, которая оказалась в комнате. Достали кусочки мяса и бросили их кошке. Животное было так возбуждено, что вспрыгнуло на каминную полку и разбило несколько украшений. Это разбудило старика, находившегося в фасадной части дома на втором этаже. Он позвал слугу: «Джон, в доме кто-то есть». Мы не имели возможности открыть дверь, и нам пришлось уходить через окно. Старик спустился по лестнице в ночной сорочке с пистолетами в руках как раз тогда, когда мы вылезали из окна. Он выстрелил, но промахнулся. Я прыгнул так поспешно, что ушиб внутренности. Мои приятели доставили меня в кэбе в Вестминстер; я пролежал шесть недель и был очень слаб. Деньги мои были потрачены, а так как моя женщина не могла достать денег, мои приятели сказали, что мне лучше познакомиться с их «дружками». Состоялась дружеская встреча, и они собрали около 8 фунтов мне в помощь.
Когда я поправился, мой приятель попал в тюрьму, пытаясь провернуть одно дело в Риджент-парке, и это была большая потеря для меня. Его судили в Олд-Бейли (центральный уголовный суд в Лондоне. —
Мы договорились о том, в какую ночь пойдем на дело. Нас было, как обычно, трое. Мы обнаружили, что хозяйка дома и ее дочь обслуживают клиентов в баре. Нам нужно было пройти мимо бара, чтобы подняться наверх. Мои спутники затеяли в баре ссору. Пока хозяйка бегала посмотреть, что происходит, а дочь — за полицейским, я проскользнул наверх и попал в комнату. Вошедший полицейский узнал одного из моих приятелей и сразу же заподозрил, что здесь какой-то сговор. Он спросил, не было ли тут еще кого-то, кроме этих двоих. Хозяйка ответила, что был еще один. Я услышал это, когда спускался по лестнице с кассой. Констебль попросил разрешения обыскать дом. Я побежал с кассой вверх по лестнице и заглянул в заднюю комнату, ища какое-нибудь место, чтобы скрыться, но ничего такого не было. Тогда поднялся с деньгами на чердак и пытался взломать дверь, но в суматохе не смог.
Я вылез из чердачного окна и попал на крышу, где решил спрятаться от полицейского. Мои следы были замечены на ковре и на водосточном желобе, так как, выходя, я поскользнулся в грязи на крыше. Хотел бросить коробку с деньгами своим спутникам, но они дали мне сигнал уходить. Я успел только снять ботинки, когда из чердачного окна другого дома появился еще один констебль. У меня не было другого выбора, кроме как идти по крыше, где они не могли преследовать меня. Кроме того, я был гораздо проворнее, чем они. Я дошел до конца ряда домов и не стал лезть через чердачное окно. Увидев водосточную трубу, которая вела вниз на конюшню, соскользнул по ней и взобрался вверх по другой водосточной трубе на крышу конюшни. Лежал на ней пять часов, пока не сменились полицейские.
Я сумел спуститься и зашел на конюшню, когда конюх крикнул: «Опа, вот он!» Я видел, что нет другого выхода, кроме как драться. В кармане у меня лежал ломик. Конюх схватил меня, и тогда я ударил его ломом в лицо, и он упал на землю. Я побежал к двери и выбрался на главную улицу, возвратился на Пикадилли и прошел через ворота парка. Вернувшись домой в Вестминстер, я обнаружил, что один из моих приятелей не пришел туда. Мы послали узнать в полицейский участок и узнали, что он находится там. Отправили ему кое-какую еду, а он переправил нам записку на кусочке бумаги, спрятанной в хлебе. В ней он писал, чтобы я держался подальше от полиции, так как меня ищут, а это ухудшило бы его положение.