Жизнь не так коротка [сборник]

Мать позвонила поздно, спросила, будет ли он сегодня. Он спокойно сказал: нет. Дела. Спокойной ночи.

Ему нечего было делать в своей одинокой холостяцкой квартире. И не спалось. Возникла даже мысль позвонить своей женщине, поговорить, что-то исправить…

Курил на кухне, смотрел в темное окно. Достал из холодильника купленную сегодня бутылку водки, выпил стопку, потом другую. Стало смутно, успокоение не приходило. Время тянулось по-прежнему. Тогда он лег в постель, надел наушники, стал слушать длинный скучный рассказ. Не заметил, как заснул.

На следующий день мать позвонила ему, сказала, что не спала всю ночь, удалось задремать только под утро, и тут снова заорали вороны. А у нее голова болит уж неделю. Если так будет и завтра, она с ума сойдет.

А что делать, спросил он. Я не знаю, раздраженно сказала мать. Ты же мужчина, придумай что-нибудь.

Ладно, я приду сегодня вечером, сказал он.

Вечером пришел к ней со всеми необходимыми вещами. Что это такое, брюзгливо спросила мать, зачем это? Грязь тут разводить…

Он не обратил на ее слова никакого внимания.

До поздней ночи делал лук. Испытать его на улице не было возможности. Но вроде бы лук получился. Он взялся пальцами за тетиву, натянул. Лук пружинно согнулся. Отпущенная тетива зазвенела, метнув в пространство чистую, тонкую ноту. Ну, хорошо.

Стрел он сделал всего две штуки, больше не надо. Нужна вообще только одна, один выстрел. Попасть, и все…

Утром история повторилась. Вороны расселись напротив окна и начали свой концерт. Среди них был здоровенный, матерый ворон. Он в общем хоре участия не принимал, но явно руководил им. Клюв открывал изредка, что-то скрипуче, недовольно бормотал. Словно дирижер давал указания оркестрантам. Встряхивался, как собака, переступал с одной мохнатой ноги на другую, вытягивал шею. Оркестр продолжал наяривать.

Форточка была открыта настежь заранее, чтобы не спугнуть птиц.

Он стоял на кухне, в полутьме, и все делал очень медленно. Уложил стрелу на место, зажал ее между указательным и средним пальцами. Аккуратно поднял лук так, чтобы стрела приходилась на уровне глаз. Потянул стрелу на себя. Раздался легкий скрип.

Старый ворон вдруг склонил голову набок, к чему-то прислушиваясь, и остальные мгновенно замолчали. Саня видел, как глаз птицы несколько раз затянулся серой пленкой. Ворон неловко подпрыгнул на ветке и склонил голову в другую сторону.

Рука начала подрагивать. Он почему-то медлил, не стрелял. Может, хотел дать птице последний шанс? Промахнуться невозможно, расстояние всего метров пять. Длинный, остро заточенный гвоздь ждал своего часа уже слишком долго…

В последнее мгновение он отвел стрелу от старика, саданул в бок другой птице, что была неподалеку. Взлетело несколько перьев, птица рухнула вниз, в листву, затем послышался мягкий шлепок об асфальт.

За окном началось воронье светопреставление. Он закрыл форточку, птицы подлетали к окну, царапали стекло, орали, гадили. Саня задернул занавески.

Что ты делаешь, спросила мать, появившись в дверях кухни в одной ночной рубашке. Ничего. Сбил ворону? Сбил.

Стекло с той стороны продолжали царапать.

Ты сегодня на улицу не выходи, сказал он матери. Хотя бы полдня.

Она кивнула.

Окно потом надо будет отмыть. Или вообще новое поставить… это старье уже никуда не годится.

Она послушно кивнула снова, заплакала. Он заплакал вместе с ней.

Тезка. Рассказ

Как будто вчера было…

Маленькая детская рука в моей ладони.

— Ну, как зовут-то тебя, гном?

— Коля, — робко произносит мальчик и тянет руку назад; я некоторое время с улыбкой крепко держу его, не отпускаю.

— Тезка, значит. Молодец. А лет сколько?

— Пять…

— Ну! Я думал, три. Ты чего такой маленький-то?

Он легко вздыхает и снова тянет руку к себе. Я отпускаю его и поворачиваюсь к тетке.

— Не кормят его тут, что ли…

— Болел, — недовольно роняет тетка Нюра, вешая пальто в сенях. — Три раза воспаление легких, еле выходили. Ну ладно, чего тут стоять, давай проходи.

Я раздеваюсь, снимаю сапоги, прохожу в дом. Здесь сухо, тепло, хотя и не очень чисто. Но после холодного осеннего дня, после долгого перехода под мелким упорным дождем…

Моя сколько-то-юродная сестра Тонька раскинулась в комнате на разложенном диване пьяная. С ней рядом в позе покойника лежит ее муж. Вытянулся прямо, руки на груди крестом. Нос его — острый, хищный — торчит кверху. Кажется, мужик даже и не дышит. Лежит себе совсем тихо, лишь бы никто его не трогал.

Рядом, на старой пыльной табуретке, баян с плотно, сурово сжатыми мехами.

Вчера тут, видимо, что-то праздновали до полусмерти, теперь вот отсыпаются все.

Мне особого дела нет. Я приехал посмотреть деревню, дом, где давно уже не был. В последний мой приезд здесь не было еще и этого хрупкого, полупрозрачного мальчика с тремя воспалениями легких… Много времени прошло.

А я вот только из армии вернулся — веселый, здоровый, мне все на свете хорошо.

Иду на кухню, к печке, прижимаюсь боком к давно знакомым изразцам с цветочками. По моей спине катится волна сладкой дрожи. Тепло. Наконец-то.