Жизнь не так коротка [сборник]

Вот, он задал дереву направление, в котором оно должно повалиться. Теперь переходим на другую сторону и делаем все то же самое, только немного выше. Тут углубляться в древесную плоть можно подальше. А когда это будет готово, останется взять длинный шест и хорошенько качнуть осину. И она ляжет туда, куда надо, мягко и красиво, лишь для порядку немного пошумит остатками листьев в кроне…

Он вытер лоб. Упарился немного.

— Эй, дядя. Закурить найдется?

Сердце екнуло, он выронил топор из рук и резко обернулся, страшно щурясь и щерясь желтыми зубами. Откуда этот звук?..

На другом берегу ручья стояла какая-то бродяжка, вроде бы женского пола, в лохмотьях и огромных грязных ботинках. На голове у нее была перемазанная глиной заячья шапка. Из-под шапки внимательно следили за ним серо-голубые глаза, особенно льдисто отсвечивавшие в этот стылый осенний денек. Опущенные почти до колен, красные от холода руки бродяжки сжимали длинную палку, которая словно перечеркивала всю ее небольшую странную фигуру пополам.

Он нагнулся, схватил топор.

— Иди отсюда. И не возвращайся.

— Ладно, уйду, — ухмыльнулась она. — А закурить-то дай?

— Нету, — в какой-то бессильной злобе крикнул он через ручей. — Не курю я, понятно?!

— Понятно. Все еще не куришь. Ну, кто не курит и не пьет…

Она засмеялась, вновь сверкнула из-под грязной шапки своими серо-голубыми и отступила в кусты. И исчезла.

А ведь это беглая, догадался он. Недавно говорили по радио… точно. Из женской колонии сбежали три зэчки. Редкий случай. И срока-то у них были плевые. Вот поймают теперь, добавят. Дуры безмозглые.

Он прислушался к кустам, но там ничего уже не было слышно. Дура ушла.

Тьфу!.. От злости так толкнул подрубленное дерево плечом, что оно без всяких возражений бухнулось куда надо и только что прощения не попросило за беспокойство.

До вечера возился, испилил поваленную осину, убрал дрова в сарай. Взяться за последнюю оставшуюся, что ли?.. На улице как раз заморосил тонкий, мелкий дождик, ничего уже не хотелось. Поужинал. Назло себе, в начинающихся сумерках, вышел с топором на улицу, огляделся по сторонам.

Никого. И не надо…

Да, ему-то с печкой тепло, жарко даже, а где теперь эта дура? Чего бегает?..

— Нет, мама, ты можешь себе представить?!.

И зло замахнулся топором на дерево.

Потом, месяцы спустя, уже ближе к весне (а зима была долгой и страшной, они вдвоем ее едва вынесли, а один бы он вообще пропал) только вспоминалось ему, как рубит он эту окаянную осину, и уж дорубился почти до конца, вот толкнуть осталось — да чего-то задумался было о чем, мысли ушли в сторону, глаза собрались в кучу… а с того берега опять вдруг прозвучало: «Дядя, дай закурить-то, а то так есть хочется…» И он, еще совсем не очнувшись, от неожиданности впал в привычный свой ступор. Да налетел тут внезапный, сильный порыв ветра. Осина выстрелила, как ружье, начала падать. А куда падать, непонятно. В общем, оказалось — на него…

Недолгая темнота, потом просвет, капли дождя на лице. В небе ползут рваные облака. «Чего ж ты в сторону-то не отскочил, дурак?! Мумия египетская! Что мне теперь с тобой делать, а?! Как я тебя, такого кабана, домой дотащу? Вот же связалась… У тебя хоть веревки, мешки какие-нибудь имеются?..» А он лежит бревном, не может пошевелиться, только тихонько так покашливает, кхекает, и сквозь это кхеканье вылетают у него все те же изумленные слова:

— Нет… мама… ты можешь… себе… представить?..

Потом, после всего. Рассказ

Они влезли в автобус мокрые до нитки и почти веселые. А так и бывает на похоронах: закопали человека, и вроде стало легче.

По крыше автобуса грохотал сильный ливень, такой нечасто выпадает в жизни, тем более при смерти.

У всех ботинки еще были желтые. Не отмытые от кладбищенской глины и песка. Ливень смял прощание, все пришлось делать быстро… Спешно вытаскивали из автобуса гроб, тащили через узкие проходы среди могил к той, свежеоткопанной. С севера заходила тяжкая туча, страшно становилось, удастся ли все сделать по-человечески.

Но успели, сказали несколько прощальных слов, и тут на лицо лежащего упали первые крупные капли. Словно темная краска легла на розовое — вода начала смывать грим, сын лежащего почти закричал: «Закрывайте!»

Закрыли, аккуратно опустили на веревках… Ливень в это время разошелся во всю силу, люди бросили в могилу по горсти земли, помолчали минуту, ушли в автобус. Только могильщики стояли под дождем спокойно, как лошади, никуда не торопились, ждали конца прощания.

Тот, кто скомандовал закрывать, вошел в автобус последним. Пропустил вперед мать, оглянулся на то место, где навсегда был теперь его отец. Пересчитал могильные ограды, чтобы потом не путаться. И взошел в салон. Лицо у него было все мокрое, с волос текло, не поймешь, плакал или нет. Автобус тронулся, люди начали заговаривать громко и оживленно, как после второй стопки.