Жизнь не так коротка [сборник]

Тут его ноги ощутили какой-то мельчайший мусор на полу. Словно принцесса на горошине, он чувствовал каждую сухую крошку хлеба, каждый случайный стебель сена, но решительно двигался вперед — дело чести. Так же смело он шагнул с крыльца на землю… и чуть не вскрикнул. В ступню врезались, кажется, сотни тупых иголок. Обычная земля, по которой всегда ходил, не обращая на нее внимания, вблизи оказалась неприветливой, колючей, злорадной. Поджимая пальцы ног, мальчик медленно переступил назад и выбрался на гладкие, отполированные доски крыльца. Потер ногу о ногу, избавляясь от мусора.

— Ну, чего ты? — крикнула бабушка с телеги. — Где Тонька? На ферму ехать давно пора.

И Тонька появилась из дверей, деловито взяла его за руку и потащила — прямо по ужасной утоптанной тропинке, где валялись мелкие камешки, по участку со скошенной травой, по деревянному трухлявому мостку через канаву, где можно было запросто посадить занозу. Мальчик шипел сквозь стиснутые зубы, но двигался вслед за сестрой. Он даже свою руку отобрал у девчонки, отстаивая полную независимость. Нельзя было ныть.

Как-то они здесь ходят без обуви — значит, и я смогу. Терпи…

Иду в сарайку, где болеет и ждет своей участи кабан.

Здоровенный хряк, килограммов в сто пятьдесят, гуляет по загону и иногда пробует поддеть рылом доски. Меня встречает грозным храпом и бешеным блеском глаза, в полутьме пылающего чудовищной адской розой. Стоит этак боком. Готов, чуть что, броситься и терзать. При малейшей моей неосторожности.

На больного что-то не очень похож. Скорее, бешеный.

— Боря, Боря… — говорю притворно-ласковым голосом.

Он не верит мне, он хорошо знает, зачем я пришел. Отходит в дальний угол, нервно потрясывая толстыми розовыми ушами. Внезапно всей своей тушей кидается на калитку загона. Доски трещат, прогибаясь. Я отскакиваю к стене. Совсем недалеко. Хряк, просунув морду между досок, визжит так страшно, что хочется бежать не только из сарайки, но и из этой деревни навсегда. Огромные оскаленные клыки светятся нежнейшим рафинадом.

Да, этого пора убивать.

Чуть не упал — под ногами что-то лежит, мешается. Небольшое, очень удобное полено. Ага. Поднимаю его и несильно бью кабана по морде.

— Брысь, гадина.

Теперь отскакивает в сторону он. Я еще разок замахиваюсь для острастки. Кабан забился в дальний угол. Не ожидал, что его так угостят. Привык, видно, всех подряд пугать. Привык с бабами воевать.

Возвращаюсь в дом. Там уже все готово: на столе огромная чугунная сковорода с жареной картошкой, соленые огурцы, капуста. Саня вышел из своей комнаты, сел на табуретку возле стола, сгорбился. Тонька в мягкой вязаной кофте чуть не по колено и в валенках сидит рядом с мужем. Маленький Коля крутится возле стола, ему интересно.

Тетка Нюра говорит:

— Ну, давайте, ребятки, пообедаем.

Мы все усаживаемся за стол, поднимаем стопки.

— За встречу!

Саня пьет, как и раньше, без выражения; два раза ковыряет вилкой в сковороде, закусывает огурцом. Наливает себе вторую стопку, отдельно от всех выпивает. На дне стопки остается несколько капель, и он отдает стопку маленькому Коле. Тот жадно вытрясает остатки водки себе в рот.

Я молчу. Я в гостях. Тетка Нюра тоже почему-то молчит. Наверное, это у них тут — дело обычное.

— Расскажи хоть, Коля, как в армии-то было? — просит Тонька, с радостной гордостью глядя на меня. — Не обижали тебя там, нет?

— Нет. Хорошие ребята попались.

— А ты сам?

— Я? Не, ты чего…

Не рассказывать же им, как там было на самом деле. Всяко бывало. И меня обижали, и я обижал. Все как везде. Нормально.

— Армия!.. — с недоверием произносит вдруг Саня, качает головой.

— А ты из автомата стре́лил, дядя Коля? — спрашивает маленький Коля.

— Какой я тебе дядя? — смеюсь я.

До сих пор никак не привыкну, что меня маленькие дети дядей называют. Двадцать один год, сам еще вроде пацан…

— Конечно, дядя, — строго говорит Тонька. — Дядя Коля. Так и называй его, сынок.

— Ну, дядя Коля!.. — начинает канючить мальчик, уже слегка пьяный от тех нескольких капель водки. — Ну, расскажи…

— Стрелял, стрелял. И гранаты кидал.

— А из пушки? — врастяжку спрашивает мальчик.

— Из пушки тоже.

— Коляныч, не приставай к гостю, — говорит Тонька сыну. — Дай поесть спокойно.

— Какой он тебе Коляныч?! — вдруг со злостью говорит Саня. — Его зовут Николай, понятно? Николай Александрович!

— Ладно, ладно, Саня, утихомирься, проехали давно, — Тонька ласково треплет Саню по руке, и тот действительно стихает. Непонятно даже, из-за чего вспыхнул-то.

Мы снова наливаем и выпиваем, и снова Саня отдает остатки водки ребенку.

Я иду курить на крыльцо. Саня увязывается за мной.

— Ты что куришь-то? «Приму»? Ну, угости.

— Слушай, а чего ты Кольке водку разрешаешь? — спрашиваю, поднеся ему огонь в комке переплетенных пальцев. — Вредно же. Вырастет — сопьется.

— А пусть, пусть сопьется, — неожиданно охотно кивает Саня. — Пусть. Это лучше, чем так жить…

— Как?

— Вот так, — он делает рукой широкий полукруг. — Пусть пьет — всем легче будет.

— Да ты что? Вырастет парень, после школы в город поедет, в техникум…

Саня глумливо смеется.