Читаем Жизнь – одна. Любовь – одна полностью

И этот дом – приют ваш и уют.

Но, как поется в позабытой песне,

Разлуки нам покоя не дают.

И вы берете телефон послушный

И говорите ей – «Я так тебя люблю!»

Простите, что раскрыл вам душу,

Простите милосердно боль мою.

<p>«Классики вновь на ТВ в меньшинстве…»</p>

Классики вновь на ТВ в меньшинстве.

Малоизвестные лбы на экране.

Как будет дальше – я знаю заранее.

Знаю, кого предпочтут на ТВ.

Чья-то фамилия слишком проста.

Чья-то не к месту крестьянская морда.

И, словно «хаммеры» мимо мента,

Мимо несутся редакторы гордо.

Ну, а на «нет» и суда, вроде, нет…

Снова лежу на диване, как зритель.

Я понимаю, чего вы боитесь

И неприязненно смотрите вслед.

<p>«Ни дня без строчки…»</p>

«Ни дня без строчки…» –

Сказал прозаик.

«Ни строчки боле», —

Вздохнул поэт, —

Пусть отдыхает в коллегах

Зависть,

Кому Господь не открыл секрет,

Как овладеть волшебством великим,

Чтоб «жечь глаголом

Сердца людей…»

Не потому ли пылятся книги

Тех, кто все спутал в судьбе своей.

Я никого не хочу обидеть.

Но были Пушкин, Есенин, Блок.

Им было бы неприятно видеть,

Как мир от наглости изнемог.

Когда уже не талант решает,

Не Бог, не гены и не судьба,

Кого приветит на стих Державин,

А кто не в силах постичь слова.

И потому лже-поэтов много,

И много музыки никакой…

Листаю с радостью книгу Блока.

И диск Мартынова под рукой.

2016<p>Анне</p>

Я признаюсь тебе в восхищении,

Как я признался когда-то в любви.

Вновь зажигаются звезды вечерние

И посылают нам тайны свои.

Правда, одну разгадал я нечаянно…

В ней мне послышался Божий завет.

Снова целую кольцо обручальное,

То, что ты носишь уже двадцать лет.

Я признаюсь тебе в восхищении,

И улыбаешься радостно ты.

Ведь без тебя бы я жил в отречении

Счастья, надежды и красоты.

<p>«Если бы сердце могло говорить…»</p>

Если бы сердце могло говорить,

Оно бы спросило неверного друга:

Откуда в тебе эта лживая прыть,

Похожая на безнадежность недуга?

Когда все то, что ты говоришь, —

Похоже на завядшую ветку.

И тихая фраза, как тихая мышь,

Крадется за выгодой незаметно.

<p>«Май за окном или снег декабря…»</p>

Май за окном или снег декабря,

Мир полон света, надежд и открытий.

Каждое утро смотрю на тебя

Так, словно я тебя вечность не видел.

Вновь поражаюсь твоей красоте,

Детской улыбке, очам твоим вешним.

И остаюсь верен той высоте,

Где в мое сердце сошла твоя нежность.

Чем повстречает нас будущий день,

Светлым признаньем над дружеским даром?..

Иль суетой неоконченных дел,

Или каким-то восторгом нежданным?

Что бы там ни было… Все я приму.

Время летит сквозь пургу и сквозь ливни…

Вновь ты прильнула к плечу моему.

Значит, и этот день будет счастливым.

2016<p>«Я эти строки обращаю к юным…»</p>

Я эти строки обращаю к юным,

Чьи души, как открытая тетрадь.

Кому уже понятен взрослый юмор,

Который помогает выживать.

Хотел бы я им передать свой опыт,

От глупостей и бед предостеречь,

Чтобы в душе не оседала копоть,

Когда начнут иллюзии гореть.

Чем меньше будет разочарований,

Тем больше в сердце

Мудрости и сил.

А жизнь и награждает нас, и ранит,

И не поймешь – кто мил ей, кто не мил.

И к этому уже нельзя привыкнуть,

Надеясь на привычное «авось»,

Судьбе мы все выплачиваем выкуп

Тем, чего добиться не пришлось.

Я обращаю к юным эти строки.

Пускай они не повторяют нас,

Когда мы перед недругами кротки,

А возле лжи не поднимаем глаз.

<p>Родной язык</p>

Родной язык – божественное чудо.

Он нас не предавал и не предаст.

И в бедах он к нам бесконечно чуток,

И в радостях не покидает нас.

И так надежно искреннее слово,

Когда в душе не остается сил.

Родной язык – как оголенный провод,

Что всех славян навек объединил.

И свет добра, что согревает сердце,

Не мыслим без мелодий языка.

Пока мы вместе – этот мир бессмертен

И дружба наша тоже на века.

<p>Песня о Москве</p>

Петру Павловичу Бирюкову

Когда заря взойдет,

Рассвет в Москва-реке

Рисует витражи

Твоих спасенных храмов.

Храни тебя, Господь,

От всяких непогод.

Тебе к лицу, Москва,

И майский цвет, и мрамор,

Все прошлые года

Тебе принадлежат:

Есенинский восторг,

И пушкинская нежность,

И слава тех солдат,

Что не пришли назад.

И светлый Храм Христа,

И красота Манежа.

От вьюг белым-бела,

От солнца зелена,

Москва всегда была

Одна на всю Россию.

Звонят колокола,

И слышит звоны мир.

И только ты одна

Так в этот миг красива.

И улицы твои,

Как память о любви.

Москва – судьба моя,

Моя душа и совесть.

Молитвой и добром,

Талантом и мечом

Писала ты в веках

Свою святую повесть.

<p>На Мертвом море</p>

Мы открываем в январе сезон

На Мертвом море,

Не дождавшись лета.

Смотрю из-под спасительного пледа,

Как в воду погружается Кобзон.

Я тоже влез в холодную купель.

По морю вьется солевая тропка,

Как будто это смерзшиеся хлопья

Здесь намела российская метель.

Не так уж зябко после наших зим…

Как огурцы в рассоле – мы в прохладе мокнем.

И если плохо станет нашим легким,

То, значит, был на уровне экстрим.

Приезжих из России – несть числа.

Морскому раю радуются люди.

И море их желанье не остудит,

Не зря же с морем их судьба свела.

Потом горячий душ, халат, отель.

И как-то стали ближе мы друг другу,

Когда бутылка поплыла по кругу…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Черта горизонта
Черта горизонта

Страстная, поистине исповедальная искренность, трепетное внутреннее напряжение и вместе с тем предельно четкая, отточенная стиховая огранка отличают лирику русской советской поэтессы Марии Петровых (1908–1979).Высоким мастерством отмечены ее переводы. Круг переведенных ею авторов чрезвычайно широк. Особые, крепкие узы связывали Марию Петровых с Арменией, с армянскими поэтами. Она — первый лауреат премии имени Егише Чаренца, заслуженный деятель культуры Армянской ССР.В сборник вошли оригинальные стихи поэтессы, ее переводы из армянской поэзии, воспоминания армянских и русских поэтов и критиков о ней. Большая часть этих материалов публикуется впервые.На обложке — портрет М. Петровых кисти М. Сарьяна.

Амо Сагиян , Владимир Григорьевич Адмони , Иоаннес Мкртичевич Иоаннисян , Мария Сергеевна Петровых , Сильва Капутикян , Эмилия Борисовна Александрова

Биографии и Мемуары / Поэзия / Стихи и поэзия / Документальное
Уильям Шекспир — природа, как отражение чувств. Перевод и семантический анализ сонетов 71, 117, 12, 112, 33, 34, 35, 97, 73, 75 Уильяма Шекспира
Уильям Шекспир — природа, как отражение чувств. Перевод и семантический анализ сонетов 71, 117, 12, 112, 33, 34, 35, 97, 73, 75 Уильяма Шекспира

Несколько месяцев назад у меня возникла идея создания подборки сонетов и фрагментов пьес, где образная тематика могла бы затронуть тему природы во всех её проявлениях для отражения чувств и переживаний барда.  По мере перевода групп сонетов, а этот процесс  нелёгкий, требующий терпения мной была формирования подборка сонетов 71, 117, 12, 112, 33, 34, 35, 97, 73 и 75, которые подходили для намеченной тематики.  Когда в пьесе «Цимбелин король Британии» словами одного из главных героев Белариуса, автор в сердцах воскликнул: «How hard it is to hide the sparks of nature!», «Насколько тяжело скрывать искры природы!». Мы знаем, что пьеса «Цимбелин король Британии», была самой последней из написанных Шекспиром, когда известный драматург уже был на апогее признания литературным бомондом Лондона. Это было время, когда на театральных подмостках Лондона преобладали постановки пьес величайшего мастера драматургии, а величайшим искусством из всех существующих был театр.  Характерно, но в 2008 году Ламберто Тассинари опубликовал 378-ми страничную книгу «Шекспир? Это писательский псевдоним Джона Флорио» («Shakespeare? It is John Florio's pen name»), имеющей такое оригинальное название в титуле, — «Shakespeare? Е il nome d'arte di John Florio». В которой довольно-таки убедительно доказывал, что оба (сам Уильям Шекспир и Джон Флорио) могли тяготеть, согласно шекспировским симпатиям к итальянской обстановке (в пьесах), а также его хорошее знание Италии, которое превосходило то, что можно было сказать об исторически принятом сыне ремесленника-перчаточника Уильяме Шекспире из Стратфорда на Эйвоне. Впрочем, никто не упомянул об хорошем знании Италии Эдуардом де Вер, 17-м графом Оксфордом, когда он по поручению королевы отправился на 11-ть месяцев в Европу, большую часть времени путешествуя по Италии! Помимо этого, хорошо была известна многолетняя дружба связавшего Эдуарда де Вера с Джоном Флорио, котором оказывал ему посильную помощь в написании исторических пьес, как консультант.  

Автор Неизвестeн

Критика / Литературоведение / Поэзия / Зарубежная классика / Зарубежная поэзия
Поэты 1840–1850-х годов
Поэты 1840–1850-х годов

В сборник включены лучшие стихотворения ряда талантливых поэтов 1840–1850-х годов, творчество которых не представлено в других выпусках второго издания Большой серии «Библиотеки поэта»: Е. П. Ростопчиной, Э. И. Губера, Е. П. Гребенки, Е. Л. Милькеева, Ю. В. Жадовской, Ф. А. Кони, П. А. Федотова, М. А. Стаховича и др. Некоторые произведения этих поэтов публикуются впервые.В сборник включена остросатирическая поэма П. А. Федотова «Поправка обстоятельств, или Женитьба майора» — своеобразный комментарий к его знаменитой картине «Сватовство майора». Вошли в сборник стихи популярной в свое время поэтессы Е. П. Ростопчиной, посвященные Пушкину, Лермонтову, с которыми она была хорошо знакома. Интересны легко написанные, живые, остроумные куплеты из водевилей Ф. А. Кони, пародии «Нового поэта» (И. И. Панаева).Многие из стихотворений, включенных в настоящий сборник, были положены на музыку русскими композиторами.

Антология , Евдокия Петровна Ростопчина , Михаил Александрович Стахович , Фёдор Алексеевич Кони , Юлия Валериановна Жадовская

Поэзия