Жизнь пяти

Но сегодня, конечно, был совсем иной случай. И лишь поэтому он стоял здесь, хотя изначально, разумеется, выступал против, однако блеск сертэ, того самого, за которым так долго, так упорно, безжалостно гонялся все эти годы Скейлер, стал единственным неопровержимым аргументом. Раз хранители Мары отдали его, раз доверились им, значит теперь они, а не кто-то иной, были обязаны ценой собственных жизней защищать обретенное сокровище. И если для этого необходим маг вещей, то лучше Ривина кандидатуры им не сыскать. Но он все равно переживал за друга, не без основания полагая, что магия сертэ – неизвестная и непредсказуемая, была куда коварней, куда опасней, куда непредсказуемей любого даже самого прославленного бойца – человека.

Ривин вдруг обернулся, почувствовав на себе долгий взгляд.

Элме Рив, эйа, эйа41…

Тонкие губы Курта торопливо зашевелились. Однако Ривин бледный, осунувшийся, сосредоточенный легким кивком оборвал его. Как всегда, когда знал, что услышит, как всегда, когда хотел успокоить.

Начинаем…

Голос Нердана Йормана был привычно ровен, сух и требователен.

Магистр обвел собравшихся сверкающим, прищуренным взглядом живых, горящий любопытством и нетерпением глаз. И пятеро учеников, будто ожив, оттаяв, пав под непоколебимой силой этого взгляда, тут же покорно зашевелились. Несколько шагов назад, шорохи и звуки скользящих по полу подошв обуви, шелест одежды и дыхания. Их круг стал шире и реже, а пространство комнаты медленно наполнилось тишиной и магией.

Ривин замер. Учитель отступил. Они приготовились: к лучшему, к худшему, к любому.

Долгие мгновения в ожидании.

Взмахи руки, легкие всполохи белоснежной ткани рубашки, обвивающей сильное тело, волны блеска на алой, атласной ткани пояса, не слышимый шепот, закрытые подрагивающие веки…

Магия.

Неподвижный, мерцающий металл на столе. Взгляды кругом. Вдохи и выдохи. Капли горячего пота, готовые ко взмахам руки, приоткрытые губы, заклинания, витающие в мыслях.

Долгие мгновения застывшего времени.

А потом… всплеск света, потом … шелест, потом… звонкий свист в ушах, потом … залитый солнцем сэртэ, будто во сне, медленно отрывающийся от крышки стола и исчезающий в объятом дрожью воздухе, защищенный единственным, что они смогли придумать для него: защищенные непостоянством, защищенный движением, защищенный новой, известной лишь немногим, рожденной в этих стенах магией.

Все получилось.

Лукавая, победно торжествующая усмешка Ривина, облегченными улыбками отразившаяся на их лицах, теплом разлившаяся в глубине их взглядов. И тихие, глухие, такие скупые и такие бесценные аплодисменты учителя. Лучшая похвала достойному магу. Великая похвала великому бойцу.

2

Незадолго до начала Темных арков…

Когда-то на первой ступени она боялась даже вступить в пределы этого места мистически тихого, почтенно собранного, разительно отличающегося от бушующего вокруг шума и гама остального университета, а теперь… Теперь Вала была на третьей ступени, и кабинет декана Йормана стал для нее настолько привычным, насколько вообще мог, наверное, быть…

Светлые, распущенные пряди длинных волос, прямые, лишь кое-где завивающиеся отдельными, обворожительно милыми кудряшками около вытянутого овала живого, привлекательного лица с выразительными, чуть раскосыми глазами, обрамленными практически незаметными, рыжеватыми длинными ресницами, некрупным, чуть вздернутым носом, аккуратными, бархатистыми, мягкими губами и небольшим круглым, выступающим вперед подбородком; пушистым, блестящим веером взмывают в воздух стоит тяжелой, тугой, утопленной в неглубокую каменную арку двери послушно распахнуться перед гостьей, неохотно впустив в сосредоточенный полумрак кабинета свежий, холодноватый дневной свет коридора.

Декан Нердан Йорман по-своему обычно сидит за рабочим столом на удобном стуле с высокой, мягкой спинкой и неширокими, изящно изогнутыми подлокотниками, чуть склонившись над неровной стопкой исписанных глянцевыми чернилами листов. В его густых, отросших еще больше волосах приятными бликами витающего рядом желтовато-оранжевого магического огня поблескивает все прибывающая, такая одновременно непривычная и очень подходящая профессору седина. Большое окно позади стола несмотря на дневное время плотно задернуто, завешено грузными, пыльными портьерами, расчерченными темными тенями и бирюзово-зеленовато-синими полосами вертикальных складок дорого, старого, выгоревшего на солнце бархата.

Дверь за спиной Валы глухо захлопывается, и она яркой вспышкой возмутительно бойкого, дерзкого движения, даже не притормозив, как это было положено, чтобы узнать готов ли декан принять ее, торопливо ныряет в мрачную глубину кабинета.

И лишь когда останавливается: резко, ловко замерев перед самой кромкой стола, тяжело дыша от волнения, профессор, неохотно оторвавшись от бумаг, поднимает на нее вопросительный взгляд голубых, ясных глаз.

Получилось!