Люди справляются с травмой по-разному, и самый распространенный способ — отрицание. Функция отрицания — защитить психику от кризиса, который изначально слишком силен, чтобы его осознать. Когда удар от известия о смерти близкого человека ошеломляет, отрицание позволяет смягчить силу этого удара. Однако в течение нескольких недель реальность начинает брать свое. В конце концов горе оказывается воспринятым в полной мере, разум и тело уравновешиваются. Хотя на ранней стадии горевания отрицание может быть нормальным, оно становится дисфункциональным, если этот этап затягивается.
Отрицание защищает нас от боли или дискомфорта двумя путями: сознательным и бессознательным. Давайте вначале посмотрим, как это происходит сознательно.
Если отрицание является осознанным, мы намеренно искажаем истину. Малыш, чтобы избежать упреков матери, заявляет: «Я не ел печенье!» Преступник, отлично знающий, что виноват, выкрикивает в свою защиту: «Я этого не делал!»
Горюющие также защищают себя от истины, и здесь могут возникнуть проблемы. Бессознательный разум воспринимает каждую мысль и каждое утверждение буквально, он не способен отличить реальность от вымысла. Сознательный обман предполагает бессознательное отрицание, которое может перерасти в дезадаптивные заблуждения, как в следующих двух случаях.
После того как муж Рут покончил с собой, она на все расспросы отвечала: «Его убили». В дальнейшем она все так же рассказывала всем, что его убили, и сознательное отрицание постепенно сместилось в сферу подсознания (неверие в реальность произошедшего). Утверждая, что ее супруг стал жертвой убийства, Рут придумала целую историю и затем ворвалась в полицейский участок, настаивая, чтобы они открыли дело. Пригласили священника, работавшего в участке, и он мягко направил вдову в группу поддержки для людей, переживших самоубийства близких. Там ей оказали помощь, которая была ей так необходима. Постепенно Рут сумела смириться со своей утратой.
У Дугласа, проживавшего в доме престарелых, диагностировали болезнь Альцгеймера, а больше мы о нем ничего не знали. Психиатры этого заведения перевели пожилого человека в гериатрическую клинику, где я тогда работал. Наши врачи провели обследование, организовали психологические тесты, и все они показали, что Дуглас здоров и не имеет никаких признаков болезни. Тем не менее лечащие врачи снова поставили ему диагноз «болезнь Альцгеймера», «основываясь на неспособности пациента вспомнить прошлые события и на его социальной изоляции». Услышав, что его дело вновь пересматривают, я пролистал его историю болезни и выяснил: вдовец настаивает, что его жена в Огайо, тогда как на самом деле она умерла шесть месяцев назад. Я запомнил номер его палаты и пошел его расспросить.
Заглянув в палату, я обнаружил царственного джентльмена, стоящего перед открытым окном. Вместо отсутствующего выражения лица, которое часто бывает у пациентов с болезнью Альцгеймера, я увидел глаза, в которых посверкивали искорки. Он приветствовал меня улыбкой.
— Дуг Б.? — осторожно уточнил я, желая убедиться, что я не ошибся палатой.
— Да, — ответил он и указал мне на стул, стоявший напротив его собственного. — Не присядете?
Подходя, я внимательно следил за ним, ища признаки болезни Альцгеймера. На столе лежала газета, что дало мне идеальный повод проверить его кратковременную память. Он обсуждал текущие события и помнил почти все из того, что прочитал. Поскольку ничего необычного я не заметил, мы переключились на мировую историю. Меня поразило то, насколько четко он выражает свои мысли и помнит временами больше, чем я. Наконец я спросил:
— Как вам здесь нравится?
Он сказал, что его все устраивает, особенно лечебная физкультура, уход за больными и питание.
— А ваши родные как? — спросил я.
— Они навещают меня чаще, чем раньше, — с широкой улыбкой отвечал он.
Тогда я вплотную приблизился к опасному вопросу.
— Я слышал, ваша жена умерла.
Он поднял брови и склонил голову к плечу: очевидно, мой вопрос заинтересовал его так же сильно, как меня интересовал его ответ.
— О нет, доктор Моуди, она уехала в Огайо в гости к родственникам, — сказал он.
Задав еще несколько вопросов, я убедился, что Дуглас избегал общения, чтобы его не спрашивали о жене. Он отказывался признать ее смерть, это стало дезадаптивным заблуждением, и в его случае это было единственное отклонение от реальности.
Его история закончилась хорошо. Мы исправили диагноз, сформулировав его как «осложненное горе», и направили его на групповую терапию. Там истина о смерти жены в конце концов сумела пробить броню отрицания. В последний раз, когда я видел Дугласа, его окружали друзья, и этот образ я навсегда сохраню в числе теплых воспоминаний.
Доктор Б. не таков, как Рут и Дуглас. Его случай демонстрирует, что, когда обстоятельства оказываются слишком болезненными или слишком интимными, чтобы ими делиться, лучше всего отказаться их обсуждать, но не искажать истину.