Жизнь после вечности (СИ)

Остановил Грицко эту бабу как-то нечаянно — просто навстречу шла, под руку подвернулась. Что Грицко неприятно удивило, так это то, что она, остановившись, после того как ее за рукав схватил, улыбнулась. И ведь хорошо так улыбнулась, как будто он ей другом был. А он никому другом не был, бабам так особенно. Но она улыбалась и разозлила этим настолько, что Грицко решил оттащить голубушку в комендатуру, пусть с ней немцы разбираются. Времена стояли суровые, мало кто из той комендатуры на своих ногах выходил кроме немцев и полицаев, таких как Грицко.

Знай он, чем дело закончится, чем эта встреча на старой дороге из Збруевки в Алешки обернется, он бы, конечно, и близко к ней не подошел, обошел за три версты, хоть бы и завяз при этом в раскисшей от весенних дождей глине.

Но он, конечно, не знал.

Осмотрел все честь по чести. По бокам похлопал, карманы проверил, пропуск запросил. Аусвайс у бабы был, выданный на имя Антонины Нечипоренко, от вчерашнего числа, не придерешься. В торбе за спиной — из каких-то тряпок сделанной, но красивой, красно-синей — пара картофелин, чутка сахару в тряпице и аппетитно булькающая бутылка. Бутылку он сразу себе в карман сунул — за труды.

Что-то баба лепетала, просила отпустить, говорила, что спешит, про детей голодных… как все они болтали, в общем.

Будто было ему дело до ее детей!

— Муж твой где, а? — спросил сурово. — На фронте, небось? Комиссар?

И делал вид, что ждет ответа, хотя что там ждать, ты найди сейчас бабу у которой муж не на фронте. Вертел в руках аусвайс, разглядывал Антонину, хотя смотреть там было не на что. Рост средний, ни худая, ни толстая, ни молодая, ни старая, глаза серые, волосы русые, на голове платок шерстяной, белый с яркими цветами — красивый, Клавке его пригодился бы. Ладно, потом заберет, господин комендант не жадный, разрешает иногда барахло оставшееся забирать…

Что муж комиссар, Антонина, разумеется, не призналась, но это уже неважно было.

— В комендатуру идем, — сказал он и как раз збруевские жандармы, все пять человек, показались за спиной у Антонины, тоже в комендатуру шли. Заметили бутылку в его кармане, шумно обрадовались. Грицко сплюнул мысленно, но деваться некуда было — отдал. Жандармы с комендантом всегда поладят, это он, Грицко, изгоем живет, всем чужой — и советским и немецким.

Так они до комендатуры и дотопали.

Нечипоренко всю дорогу семенила следом, и улыбаться, дрянь такая, не переставала. Шуточки ей тут что ли? Ну ничего, сейчас не до шуточек будет.

Комендатура была в здании сельсовета. Когда пришли немцы, они сняли красный флаг и написали крупно изломанным каким-то шрифтом, что это комендатура. А в остальном осталось как было. Грицко заметил стоящего под навесом коня и понял, что пришли они как раз вовремя: комендант у себя был. Машинами здесь не пользовались — дорог в окрестностях сроду не было, после дождей земля в кисель превращалась.

Войдя в здание жандармы, что-то радостно талдыча, направились в бывшую бухгалтерию, а нынешнюю караулку. Как же им не радоваться — даровая-то свойская горилка, казенному шнапсу не чета.

Грицко постучал в двери комендантского кабинета, и высунувшийся переводчик посмотрел вопросительно.

— Вот, сказал Грицко. — Фрау. Комиссарша. Допросить надо.

Переводчик — бледная глиста в очках — распахнул дверь, втянул в нее Антонину Нечипоренко и забрал ее торбу из рук Грицко.

— А ты, — сказал он Грицко на ломаном русском, — пошел вон отсюда.

И этими словами он спас Грицко жизнь.

Ненадолго.

О том, что произошло в комендатуре дальше, болтали много и долго, даже когда немцев прогнали, и сельсовет заново отстроили. Так как никто доподлинно не знал в чем дело — живых-то свидетелей не осталось — история начала принимать совсем уж диковинный оборот.

Будто темной ночью командир партизанского отряда собственноручно нагрянул в комендатуру и буденновской наградной шашкой снес с плеч голову коменданту и всем жандармам до единого, после чего скрылся от погони на белом коне. Оставшийся в живых полицай Грицко спасся тем, что нырнул в нужник, но потом его немцы все равно расстреляли — за трусость.

Другие говорили, что не командир партизанского отряда это был, а сам товарищ Ковпак и не голову снес, а закидал фрицев гранатами. Предатель Грицко чудом уцелел, но потом его немцы все равно расстреляли — потому что он и их предал.

Третьи… а впрочем неважно, что говорили третьи, правды в их россказнях все равно нет.

Правда была в том, что женщина, назвавшаяся Антониной Нечипоренко, вошла в кабинет коменданта, а когда она вышла оттуда всего четверть часа спустя, по стенам кабинета гуляло развеселое пламя, которое уже некому было тушить. Комендант и переводчик так и остались сидеть за своими столами и на мертвом лице коменданта застыло удивление, испытанное им при виде ручки «Паркер», торчащей прямо из шеи переводчика. Той самой ручки, которой переводчик так любил записывать протоколы допросов.