Жизнь после вечности (СИ)

— Да муки чутка выменяла, затируху сегодня сделаю, хоть поедим. Ты сам-то голодный небось?

Васютин голоден не был, но кивнул. Ксанка достала из-за пазухи краюху черного хлеба — мука пополам с толокном и корой, есть это было невозможно — протянула ему. Васютин старательно впился зубами в землистое тесто и попытался прожевать вязкую массу.

— Насчет документов я у кумы поспрошаю, она с кем-то из комендатуры живет… ну как живет, иногда поживает… может и получится что. Ты меня завтра тогда на базаре найди, расскажу, что узнала.

— На базаре будешь?

— Я там каждый день, жить же надо на что-то…

— Да, — согласился он. — Жить всем надо.

И отвернувшись от нее, высморкался. Патруль, дождавшийся знака, немедленно обступил их. У Ксанки расширились глаза, она метнулась назад, но ее уже держали двое, скрутили руки. Корзинка упала на землю, сероватый порошок рассыпался по черной грязи.

— Вы что делаете, — негодующе и очень натурально закричал Васютин. — Вы не имеете права!

Патрульные обругали его, велев замолчать. Васютин, будто в приступе ярости, взял командира патруля за воротник и потряс. Командир патруля молча отцепил его руки от своей шинели.

— Разберемся, — кинул он.

— Я постараюсь что-то сделать, — крикнул Васютин вслед патрулю, уводящему Ксанку. Она обернулась. От ее взгляда по спине прошел холодок. Поняла?..

Как бы там ни было, если он не вмешается, утром ее повесят. А он вмешается, он доступно, на пальцах, объяснит ей что к чему, выведет ее из камеры смертников, и когда ее друзья-подпольщики дадут ему проводника и документы, он сдаст их всех — или только ее, как получится — Клапке. Если начинаешь новую жизнь, надобно позаботиться о тех, кто остается в старой.

Прекрасный день.

Лучший в его жизни.

***

Участок улицы между горкомом и рынком уцелел, но люди здесь больше не жили, так что коробки домов зияли выбитыми стеклами и медленно разрушались. Тут разведчики и обосновались, поджидая Васютина. Дорога была одна, рано или поздно Васютин должен был здесь пройти, рыночную площадь миновать никак не получилось бы.

Площадь эту Яшка помнил с детства — когда-то здесь мать на ярмарках работала, возвращалась бледная и с головной болью. Дед ругался страшно, кричал, что она своей честностью цыган позорит, где это видано, гаджо{?}[Все, кто не цыгане] правду говорить! Мать, не вставая с сундука, где отлеживалась, вяло возражала, что обманутые второй раз не придут, а так к ней очередь стоит, денег вон принесла, еды принесла, зачем кричишь? Яшка как-то набрался смелости, попросил ее перестать гадать, раз так тяжело ей это дается, он уже вырос, сам работать будет, она усмехнулась странно, пообещала, что будущая ярмарка последней станет. Так оно и вышло — месяца после ярмарки не прошло как ее и деда убили…

— Идет, тащ майор, но с какой-то бабой, — сообщил Иванов, не отрываясь от бинокля. Фотографию Васютина они не то, что изучили — наизусть выучили.

— Что за баба? — Яша хмыкнул про себя — Васютин без женщин не мог существовать как класс, война или не война, какая разница. Кремень мужик.

— Черт ее знает, баба как баба. Елки! Патруль.

— С патрулем мы не справимся, — констатировал Цыганков. — Ждем.

— Все, патруль ушел, — Иванов покрутил головой. — И тетку забрали. Сссволочи.

— А вот теперь, — Яша встал, — работаем. Схему помните?

— Помним, — кивнул Мирзалиев.

***

Васютин был прав — Ксанка все поняла, хотя и слишком поздно для того, чтобы что-то предпринять. Первый укол подозрения она ощутила, когда увидела его гримасу при виде черного хлеба. Секундную, быстро исчезнувшую гримасу, но ей хватило. Второй — когда она поняла, что он не отпустил ни одну из своих обычных сальных шуточек и не попытался залезть ей под юбку. Бросание на шею фашисту завершило картину — его должны были застрелить на месте, но его даже не пнули.

— За что вы меня арестовали? — спросила она у командира патруля. Он остановился, развернулся к ней.

— Надо было думать под кого ложишься, сука, — и ударил ее по лицу. Ее держали крепко, поэтому она не упала. По рассеченной щеке струилась кровь.

Ксанка оторопела и неожиданно для себя расхохоталась. Вот так причина провала! Не сожженная комендатура в Збруевке, не связь с подпольем и партизанами. Не одна из тех диверсий в которых она участвовала. Не то, что она с сорок первого года и по сегодняшний день учила подпольщиков — вчерашних мальчишек — особому курсу самообороны. И даже не планируемая операция для особого гостя из Берлина: мука, которую ей передала женщина на базаре, была не мукой, а отравой.

В Яшке дело. В том, что ее Цыган — цыган.

Смешно.

Взбешенный ее смехом, командир ударил ее снова.

— Да пошел ты, — прошипела Ксанка, плюнув ему в лицо кровью. — Оно того стоило!

И все время, пока ее избивали остальные патрульные, пока она не потеряла сознание, она думала только об одном — оно того стоило, Яшка того стоил, но как же жаль, что не состоится операция! Сколько сил было потрачено на то, чтобы заявить всем, что подполье еще существует и борется!