Читаем Жизнь после вечности (СИ) полностью

Пара солдат оттащила бесчувственную женщину в камеру. Хотели остаться, немного развлечься, но передумали — и старовата и без сознания… Не интересно. Ушли и заперли дверь.

***

Дождавшись, пока патруль, уводящий Ксанку, уйдет подальше, Васютин медленно пошел вдоль разрушенных зданий. Надо будет зайти к ней под утро, чем дольше она проведет в камере, тем сговорчивей будет. Запрет на физические воздействия он не накладывал, но и порядка действий не диктовал, полагаясь на фантазию немцев и охранников. Как минимум ее изобьют. Как максимум… Ну прости, подруга, война, тут все средства хороши. Хотя вряд ли для нее что-то новое откроется — кто из закадычных дружков ее употреблял, в эскадроне так и не поняли, может и все разом — не просто же так она с ними жила!

Васютин вдруг вспомнил их всех: Даньку Щуся, Валерку-умника, Яшку Цыгана и хмыкнул. Отбитые ребята были, даже для Гражданской и по меркам Конармии. Всегда вчетвером держались, наособицу, вечно их командование куда-то отправляло с какими-то заданиями, а потом хвалило как не в себя. Щусь вроде как командиром был. Идейная сволочь, все у него всегда по полочкам разложено — кто прав, кто не прав и как жить надо. Но Щусь ладно, с Щусем человеческий язык найти получалось, хоть и не сразу. Вот Валерку-Гимназиста обходить надо было за три версты. Вроде и нормальный парень был, дружелюбный, улыбчивый, а все равно охватывало порой ощущение, что ты для него букашка на белой скатерти. Поразглядывает-поразглядывает, потыкает палочкой да и смахнет к черту. Про Цыгана даже думать не хотелось — тот на всю голову ебнутый был, из тех, что сначала стреляют, потом имя спрашивают. Дикое племя, чертова поросль. Ксанка вроде нормальной бабой казалась, но вот связалась же…

Он закурил на ходу, прикидывая ход разговора с Ксанкой. Не забыть упомянуть чего ему ее освобождение стоило…

— Дядя, сигареткой не угостишь? — раздалось над ухом.

И такой это был простой, обыденный вопрос из довоенного времени, что Васютин поперхнулся дымом.

— Не курю, — машинально ответил он стандартной фразой.

— А если найду? — дорогу ему преградила темная фигура. Его на гоп-стоп решили взять? Идиоты.

— Пропусти, — потребовал он, осознав, что сзади тоже кто-то стоит и, не тратя время на пререкания, выкинул вперед руку с ножом. Однако нож ушел в пустоту, запястье будто тисками сжало, на плечах повисли двое и к лицу с чудовищной скоростью понеслась замерзшая грязь. Он попытался вскочить, но на спину обрушилась тяжесть, прижала к земле и встать не получилось.

— Совсем ты, Васютин, одичал, — выдохнул Цыганков, скручивая лежащему Васютину локти за спиной. — На людей с ножом кидаешься. Родина тебя заждалась. Перевоспитывать будет.

***

Вход в каменоломни представлял собой простую щель в известняковом обвале, не знаешь — пройдешь мимо, но под землей горные выработки образовали что-то вроде дворца — к широкому коридору примыкали разноразмерные залы, так что получалась анфилада помещений.

Васютина Яшкина группа притащила сюда ровно в срок, как и договаривались. Первая — и самая легкая — часть задания была выполнена. Данька пронаблюдал как разведчики свалили связанного Васютина (действительно как кабана в мешке, все по заказу Проскурякова) в угол.

— Ну здравствуй, — обратился он к Васютину. — Мы тебя потеряли, видишь ли.

Васютин помолчал.

— В Москву меня вывезти хотите? — наконец спросил он. Разговаривать с ним было не о чем, но Щусь все же ответил.

— Как только ты догадался…

— Не выйдет, — Васютин обнажил в улыбке желтые зубы. — Никакой Москвы. Я не желаю.

— Свихнулся? — посочувствовал Щусь. — По голове тебя вроде не били. Или били?

Мирзалиев отрицательно помотал головой.

— Мы гуманисты, — сообщил он. Иванов согласно кивнул.

— Я тебе, Щусь, больше скажу, — гнул свою линию Васютин. — Ты сейчас меня развяжешь, пожмешь мне руку и прощения попросишь, а потом меня отпустишь.

— Прощения попросить у тебя? Это за что же?

— А за все, — ответил Васютин. — За то, что пока ты в своей Москве икру ложками жрал и баб в койку укладывал, я в концлагере гнил. Пока я с гранатами на танки кидался, ты бумажки перекладывал и чай генералам носил. Что, не так все было, скажешь? Сидишь теперь передо мной с кислой рожей, мораль читать готовишься. Только срать я на твою мораль хотел, понял? На моей стороне сила сейчас, не на твоей.

— Продолжай, — кивнул Данька, почуявший, что Васютин не просто так хорохорится. — Рассказывай про свою силу.

— У меня, видишь ли, есть очень важная для тебя информация. Ты даже не представляешь себе насколько важная. Так что я думаю, ты не только прощения попросишь, но и сапоги мои вылижешь.

Данька внезапно улыбнулся.

— Так ты мне скажи что у тебя за информация. Может, ты и прав, отпущу я тебя, Москва далеко, кто там узнает как дело было.

— Развяжи, — потребовал Васютин. Данька, пожав плечами, ослабил веревки. Перед тем как начать говорить, Васютин размял руки и прошелся взад-вперед по помещению.

— Так вот, Щусь. Предлагаю я тебе свою помощь в очень важном для тебя деле…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Иван Грозный
Иван Грозный

В знаменитой исторической трилогии известного русского писателя Валентина Ивановича Костылева (1884–1950) изображается государственная деятельность Грозного царя, освещенная идеей борьбы за единую Русь, за централизованное государство, за укрепление международного положения России.В нелегкое время выпало царствовать царю Ивану Васильевичу. В нелегкое время расцвела любовь пушкаря Андрея Чохова и красавицы Ольги. В нелегкое время жил весь русский народ, терзаемый внутренними смутами и войнами то на восточных, то на западных рубежах.Люто искоренял царь крамолу, карая виноватых, а порой задевая невиновных. С боями завоевывала себе Русь место среди других племен и народов. Грозными твердынями встали на берегах Балтики русские крепости, пали Казанское и Астраханское ханства, потеснились немецкие рыцари, и прислушались к голосу русского царя страны Европы и Азии.Содержание:Москва в походеМореНевская твердыня

Валентин Иванович Костылев

Историческая проза
Петр Первый
Петр Первый

В книге профессора Н. И. Павленко изложена биография выдающегося государственного деятеля, подлинно великого человека, как называл его Ф. Энгельс, – Петра I. Его жизнь, насыщенная драматизмом и огромным напряжением нравственных и физических сил, была связана с преобразованиями первой четверти XVIII века. Они обеспечили ускоренное развитие страны. Все, что прочтет здесь читатель, отражено в источниках, сохранившихся от тех бурных десятилетий: в письмах Петра, записках и воспоминаниях современников, царских указах, донесениях иностранных дипломатов, публицистических сочинениях и следственных делах. Герои сочинения изъясняются не вымышленными, а подлинными словами, запечатленными источниками. Лишь в некоторых случаях текст источников несколько адаптирован.

Алексей Николаевич Толстой , Анри Труайя , Николай Иванович Павленко , Светлана Бестужева , Светлана Игоревна Бестужева-Лада

Биографии и Мемуары / История / Проза / Историческая проза / Классическая проза