Жизнь продленная

В какие-то минуты ему все же хотелось туда, на мост, в гущу дел. Даже такое мелькало желание: багор бы в руки, стальной прогон на плечо — вот тебе и молодость, вот избавление от трудностей и сложностей человеческих взаимоотношений! Там все личное забывается и остается только то, чем заняты все другие люди. Остается работа, и приходят ее результаты… Черт возьми, может быть, и не надо так стараться освободить человека от физического труда, от доброй мускульной нагрузки! Иначе ведь не только мускулы, но и психика изнежится…

Он спустился со своего командного холмика, услыхав матерщину. Сорвался из-за чего-то комбат. Надо было подойти к нему… Затем Горынин прошел к костру, возле которого переодевался в сухое белье и обмундирование упавший в воду сержант. Это был крепкий расторопный парень — из тех фронтовиков, которым еще не вышел приказ о демобилизации. Он быстро переоделся и бегом побежал обратно.

— Погрелся бы! — предлагал ему продрогший без дела сержант-тыловик, ведавший запасным обмундированием.

— Нельзя, — отвечал понтонер. — У нас еще не все умеют…

Мост постепенно нарастал, удлинялся. Смыкались одно с другим звенья понтонов, поверх стальных прогонов ложился настил, поверх настила — колесоотбойные брусья, и все меньше и меньше оставалось чистой воды между последним понтоном и противоположным берегом озера, очень похожего здесь на тихую, спокойную реку. Настил моста, еще не тронутый гусеницами танков, был чистым и гладким, все равно как недавно вымытые полы у хорошей хозяйки. По нему хотелось пройтись.

В конце концов Горынин не удержался, ступил на мост и потихоньку пошел, приглядываясь к каждому стыку, к каждому соединению. Где-то он останавливался, где-то сходил с настила на гулкую палубу понтона и тоже осматривал стыковку. Всякий раз на любом мосту он вспоминал трагический случай под Нарвой и, хотя по-прежнему не считал себя безусловным и единственным ответственным за гибель тех четырех танкистов, забыть о них он не мог. И о них, и о тех, что поведут танки по этому мосту. У саперов и сегодня все по-настоящему, все всерьез. Случись что с мостом — и могут погибнуть люди. Без войны, без обстрела, без видимых опасностей.

Хорошо собранный мост — это значит никаких смещений, никаких выпучиваний, это полотно и стрела. Точность соединений была определена еще на заводе, еще в замысле конструктора; понтонерам оставалось только не нарушить ее при сборке. И они, похоже, не нарушили, несмотря на то что работали аварийно быстро. Они должны были и очень хотели уложиться в отведенные им час двадцать минут. «Отличное время!» — подумал Горынин и невольно вспомнил войну и те переправы, в которых ему приходилось участвовать. Как всякий фронтовик, он думал при этом: нам бы тогда такие парки! И осторожно примерялся к требованиям завтрашнего дня: хорош ли будет такой парк для быстро меняющейся боевой техники. Можно ли довольствоваться таким временем? Могут ли танки стоять час двадцать на берегу? Что надо, в частности, делать для того, чтобы никогда и ни в какой степени не повторился сорок первый год?

Решение было найдено пока что единственное: современный уровень готовности к современной войне.

Того, какой она может быть через десять — двадцать лет, мы в точности еще не знаем, но к такой, какая может возникнуть сегодня, мы обязаны быть готовы и днем и ночью. Готовы в такой степени, когда все современное оружие освоено и постигнуто в совершенстве. И когда его вдоволь.

Другого пути пока что не было, несмотря на великую дороговизну этого единственного. И впереди просматривалось то же самое: беспрерывное старение одних образцов вооружения и замена их новыми, все более совершенными и более дорогими. Старение и обновление. И оружия, и людей…

Мост был наведен за час десять минут. Горынин тут же объявил благодарность всему личному составу батальона, а комбату запросто шепнул: «За мной — коньяк». Коньяк у него был с собой в полевой сумке, и он там не заваляется, но пока что военные инженеры, довольные и гордые, стояли на берегу, пропуская мимо себя танки и не сводя глаз с моста. «Стоит как вкопанный!» — оценил поведение моста комбат. И все было хорошо. Даже голубой дымок танков не казался противно пахнущим, поскольку это был запах действующей переправы.

7

Второе письмо Ксении Владимировны к самой себе

Давно ли это было, Ксенья?

Не вчера ли вечером сидели мы с тобой в одиночестве, поджидали своего Горынина, уехавшего к своей проклятой Анне, и оставляли в этой довоенной эстонской тетрадочке свои торопливые строчки.

Это был город Таллин, год 1950-й.

Сегодня это город Хабаровск, год 1960-й.

Десять лет — как один день…

А до чего же легко и оригинально переехали мы сюда! Едва вернулся наш расстроенный Горыныч от Анны, как тут же пришло от нее письмо в политотдел. Обычное письмо обиженной женщины: мой муж такой-то незаконно сожительствует с гражданкой такой-то, чем и подрывает моральный облик советского офицера-победителя. В заключение — «прошу принять надлежащие меры».