Жизнь продленная

Густов хотел было возразить… но промолчал. И все другие тоже попритихли. Действительно ведь — родная. Действительно — своя. Столько лет — и каких лет! — она была твоим военным домом, этаким передвижным поселением, в котором всегда ты был своим. Не зря ты боялся уезжать из дивизии даже раненным и просил, чтобы оставили в своем медсанбате. Не зря догонял и искал только ее, когда выписывался из госпиталя. Было здесь и хорошее и плохое, но все свое и от тебя неотъединимое. Свой «батя», не слишком вникавший в тонкости твоих переживаний, но и не желавший твоей погибели, свои кормильцы, питавшие тебя то сытно, то впроголодь, но, в общем-то, никогда не забывавшие о твоем существовании, прокормлении и вооружении для боя. Были тут верные друзья и были добрые подруги, не со всеми одинаково ласковые, но ради любого готовые ползти в пекло, чтобы вытащить и не дать погибнуть. Были, наконец, просто люди, которые в нужный час двигались в одном заданном направлении. Куда шли они, туда шел и ты. И так возникали победы, в которых есть и твоя доля… Так разве можешь ты радоваться послевоенной «гибели» своей дивизии?..

— Все это пока еще не официально, — продолжал Горынин, — но уже есть один подтверждающий факт: в дивизию приезжает на днях член Военного совета армии генерал Укройкин и будет беседовать с офицерами.

— Он может пожаловать и к нам, — забеспокоился тут майор Теленков. — А если пожалует и увидит…

В конце этого дня комбат принял трудное для себя решение: отпустить с миром фрау Гертруду и перейти на питание из полевой кухни.

19

Теперь все дни у саперов начинались вполне законным для воинского подразделения позвякиванием котелков. Василь вешал их на руку и шел за завтраком, а вернувшись, раскладывал пищу в тарелки. Но все это выглядело лишь пародией на то, как было «при фрау Гертруде». Посуда была не грязной, но и не чистой, чай не холодным, но и не горячим, пища — определенно грубее.

Грубей становились и шутки.

Полонский каждое утро начинал теперь громким криком:

— Васи-иль!

— Я тут! — отзывался Василь с кухни.

— Опять ты моими портянками посуду вытирал?

— Не-е, я рушником вытирал, — отвечал Василь, пока не понимал, что начштаба просто дурачится. А когда понял, стал отвечать так: — Не-е, свои маю.

— Они же у тебя грязные! — продолжал Полонский.

— Так то от посуды, — отвечал Василь.

Так вот и шло…

Однажды вечером комбата вместе с его помощниками пригласили в штаб дивизии. Приехал член Военного совета и, не желая терять времени, попросил вызвать к нему на беседу тех офицеров, какие поближе. Дивизионное начальство вызвало саперов.

Первым пошел, как и полагается, командир. Генерал в это время еще просматривал личное дело Теленкова, а стоявший у стола начальник отдела кадров дивизии давал пояснения… Комбат смутился.

— Разрешите войти, товарищ генерал… или подождать? — спросил он, не переступая порога.

— Входите, входите…

Генерал Укройкин был невысокого роста, с круглым простоватым лицом и маленькими от постоянного прищура глазами. Говорили, что он близорук, но почему-то не хочет носить очков. Стесняется, что ли…

— Итак, майор Телёнков…

— Майор Теленко́в, товарищ генерал, — уточнил комбат.

— Простите, майор Теленков… Какие же у вас планы на будущее? Что собираетесь делать дальше, где работать?

— Там, где будет приказано, товарищ генерал!

Генерал посмотрел на майора с некоторым удивлением. Направляясь в дивизию, он готовился к тому, что все будут у него проситься домой, на гражданку, или, как теперь стали говорить, — «в народное хозяйство», а тут первый же офицер заявляет по-военному: как будет приказано!

— Вы это искренне говорите, товарищ Теленков?

— Так точно, товарищ член Военного совета!

Генерал склонился тогда к лежавшему перед ним личному делу майора, как бы отыскивая в нем подтверждения искренности или неискренности комбата. И что-то нашел.

— Так-так-так. Значит, вы — кадровый командир. Тогда понятно. Тогда, я думаю, вам следует продолжать служить… У вас нет возражений?

— Никак нет.

— Просьбы, претензии, жалобы?

— Тоже нет, товарищ генерал.

— Что ж, хорошо. Желаю вам успеха… Зовите следующего.

Следующим был Полонский, о котором дивизионный кадровик коротко доложил:

— Начальник штаба батальона. Учился в Академии художеств, но со второго курса ушел добровольцем на фронт. Желает продолжить учебу. Деловые качества хорошие…

— Не подумайте, что я хочу загубить ваш талант, — так встретил генерал вошедшего Полонского, — но все же хочу предложить вам остаться в армии, где вы тоже могли бы найти соответствующее применение.

— Товарищ генерал, мне еще надо понять, есть ли у меня способности, не говоря о таланте, — возразил Полонский со своей подкупающей улыбкой.

— Раз начальник говорит, что есть талант, значит, есть, — улыбнулся и генерал, явно любуясь Полонским.

Сам мешковатый и маленький, располневший, генерал смотрел на подтянутых, стройных офицеров с этакой уважительной завистью. Офицерский корпус мирного времени полуштатскому «политическому» генералу представлялся состоящим именно из таких вот молодцов.