Жизнь продленная

— Должен признаться, что мне просто жаль вас отпускать из армии, — произнес наконец генерал.

— Надо же мне доучиться, товарищ генерал!

— Конечно, надо…

И опять смотрел генерал на Полонского — теперь уже сожалеющими глазами.

— Отпустим? — спросил кадровика.

— Думаю — целесообразно.

— Ну… идите! Успехов вам!

Обрадованный Полонский лихо повернулся, пристукнул каблуками, не подозревая, что всем этим строевым шумом только усиливает сомнения генерала.

— Подождите!

Полонский остановился и повернулся уже без всякого щегольства.

— Смотрите, чтоб ваша фамилия появилась потом среди лауреатов Сталинской премии, — сказал генерал. — У меня память на людей хорошая, и я буду ждать.

— Я бы не отказался, товарищ генерал, — ответил Полонский.

— Будем надеяться.

Появление замполита батальона капитана Вербового было предварено такими словами начальника отдела кадров:

— Молчалив и немного замкнут. Настоятельно просится обратно в райком, откуда ушел на фронт. Получено письмо из обкома партии с просьбой демобилизовать товарища Вербового.

— Так что же, удовлетворим? — спросил генерал.

— У нас такое мнение, — сказал кадровик.

Судьба Вербового была решена.

— Поднимайте Сибирь! — напутствовал его генерал. — Сибирь — это наша завтрашняя сила, — добавил он.

Следующим был Густов. Он вошел с намерением сражаться за свою долю до последней возможности.

Генерал уловил его настроение (или же был предупрежден всезнающим кадровиком) и начал чуть агрессивно:

— Вы, товарищ Густов, тоже собираетесь домой?.. Почему?

— По личным… семейным обстоятельствам.

— А какие же это обстоятельства?

Генерал быстренько глянул на кадровика, но тот пожал плечами. Генерал перелистнул анкету в личном деле и остановился на записи: «Женат. Жена Нерусьева Элида Евгеньевна».

— У меня так складываются дела, — поспешил хоть как-нибудь объясниться Густов, — что от моего возвращения, может быть, зависит вся наша будущая жизнь.

— Ну, милый, это какие-то загадки, — проговорил генерал. — Она что — изменила вам? — постучал он пальцем по тому месту на бумаге, где была написана фамилия Элиды.

— Нет, не изменила… Я не могу об этом рассказать, но наша совместная жизнь действительно зависит от этого.

— Совместная жизнь всегда от чего-нибудь зависит, — вставил тут генерал.

— Я очень просил бы вас, товарищ генерал, поверить мне и… отпустить.

Генерал откинулся на спинку кресла и проговорил:

— Все так легко и просто: взять и отпустить. Потому что жизнь, потому что семья…

Похоже, что он приготовился сказать что-нибудь пожестче, но когда повнимательней, сощурясь, пригляделся к этому растерянному и смущенному «семьянину», то невольно смягчился. А в минуты размягчения генерал не прочь был пофилософствовать.

— Жизнь, дорогой мой, это не только семья и дом, — начал он не спеша. — Если хочешь знать, это прежде всего работа, свое избранное дело. И тут лучше всего обходиться без серьезных ошибок. Войну ты, к примеру, прошел хорошо. А война чему научила нас? Тому, что самое безошибочное поведение — когда не уклоняешься от трудных решений и делаешь выбор, не продиктованный личным интересом… В жизни человека все составляющие должны быть достойными — и личная, и общественная, и трудовая, и, так сказать, духовная, — и только тогда человек может быть по-настоящему счастлив. Счастье ведь это не предмет потребления, оно не выдается, а приобретается. Это наше внутреннее состояние, я бы сказал — равновесие души, и обретается оно чаще всего — да, чаще всего! — в служении чему-либо, даже в некотором подвижничестве, самоотречении, если хотите… Ты какого года-то? — вдруг спросил генерал, возвращаясь к судьбе и счастью сидевшего перед ним капитана.

— Девятнадцатого, — отвечал удивленно Густов.

— Вот видишь! Рядовые солдаты, твои ровесники, еще остаются служить, а ты хочешь домой… Не могу! — с решимостью неожиданной и вроде бы не вытекавшей из всего предшествовавшего отрубил генерал. — Я и так уже отпустил двух отличных офицеров, а третьего не отдам. Ты, конечно, будешь обижаться на меня, но такова уж генеральская доля. Долг! — поставил он последнюю точку. — А семьи свои мы скоро сюда привезем…

Генерал протянул руку, и Густов, конечно, пожал ее, но без всякого расположения. Ему уже думалось, что жизнь его как будто оборвалась. Перед ним стоял Долг, который не перешагнешь, не перепрыгнешь и не обойдешь с фланга…

20