Жизнь продленная

Время от времени остановки делались прямо в поле, перед какой-нибудь приглянувшейся машинисту лужайкой. От головы эшелона перекатами шла приятная, у каждого вагона повторенная команда: «Можно размяться!» Изо всех дверей, как горох, сыпались разноцветно одетые люди и бежали на полянку. Тащили вместе с собой на траву, к цветам, погрустневших или, может быть, посерьезневших в дороге ребятишек. Женщины по двое, по трое оглядчиво убегали в сторонку, а их мужья пасли тем временем на лужайке детишек и вели между собой свои разговоры. О последних новостях, услышанных или прочитанных в случайно добытой газете. О том, что может ожидать их всех там, в отдаленных местностях. О хороших и плохих начальниках, от которых в армии все зависит. О «подъемных» деньгах, которых явно не хватит на всю дорогу, если и дальше будут везти такими же темпами… Дети же в это время носились и катались по траве, радуясь приволью. Хорошо им было! Их не тревожило будущее, не волновали заботы о деньгах, о сроках. Хотя, впрочем… Вон там какая-то девочка вдруг остановилась посреди своей бурной радости, пригляделась к часто стреляющему паром паровозу и начала по-взрослому, по-маминому, беспокоиться:

— А он не уедет без нас?..

Быстро пролетает это счастливое — потому что короткое — время. Паровоз подает долгий созывающий гудок, на поляне начинается всеобщая тревога — правда, не очень сильная. Люди знают, что на таких остановках никого не оставят, что машинист внимательно смотрит и ждет, пока сядут все. Может, и поругается там, для первых трех-четырех вагонов, но не уедет. И потому бежали к вагонам без паники, торопились без спешки. Иные домовитые женщины несли перед собой букетики цветов, как будто направлялись на именины к приятельнице. А мужчины вообще ждали, пока дамы взберутся по неудобным, не для них придуманным подножкам и лесенкам. Тех, кто погрузней, подталкивали снизу или втаскивали сверху за руки.

Ну вот, кажется, все успели.

В вагоне — опять по своим углам.

Принесенные цветы ставили в какие-нибудь баночки-скляночки или привязывали над подушками к гвоздям, щедро набитым в стенки еще прежними жильцами-странниками. И когда наступала ночь, когда плотно задвигались двери и кисловатый угольный дым от паровоза уже не так сильно проникал в этот движущийся коммунальный домик на четыре семьи, здесь возникали кратковременные летучие дуновения, похожие на ветерок с лугов. Цветы и увядшие продолжали хорошо пахнуть — лугами, сеном, пчелами и детством. И сладкие снились в вагоне сны.

Спать тут ложились по-разному: иногда сразу после заката солнца, как только в вагоны вползала туманная росная сырость, а иногда засиживались за полночь, распивая общий, на всю коммуну приготовленный чай, вспоминая и рассказывая всякие необыкновенные случаи, смешные байки, страшноватые, полумистические истории и всегда что-нибудь свежеуслышанное в пути. Мужчины не могли забыть о войне и часто примеряли к ней сегодняшние свои заботы и тревоги.

— На войне, к примеру, я все понимал с первого слова. Долг — и нечего тут больше рассусоливать! А теперь долг, выходит, не для всех одинаковый. Когда у нас в части подбирали кандидатов на эту поездку, целый список составили, а ехать пришлось мне одному. У кого жена больная, у кого дети, у кого теща.

— А вот у нас было два кандидата — я и еще один. Второй начал усиленно проситься: «Пошлите меня!» Кадровики испугались — почему он так рвется туда?.. Ну и послали меня.

— Мы — солдаты, братцы, не надо забывать и об этом, — вдруг напоминал кто-нибудь.

— Солдат службе рад! — тут же весело подхватывал следующий.

— Вот именно!

— Мы — солдаты, правильно. А наши жены?

— Они — наши боевые подруги. Верно, Катюша?

— Ага…

Женщины, когда о них кто-нибудь вспоминал, обычно и сами вставляли словцо, другое, третье, но к концу ночных коллективных бесед они становились малоразговорчивыми. Сидели, приткнувшись к своим мужьям, а то и положив на плечо повелителя свою покорную в этот час головушку, размягченные, немного разнеженные в теплой полудреме, когда уже совсем не думается и не хочется думать о справедливости или несправедливости, о завтрашних сложностях и трудностях, — хорошо, хоть сегодняшние кончились! Лучше всего — верить и надеяться. Да и вот она, моя главная надежда и опора — мой муж! Пока мы вместе — нам все нипочем!

Женщинам было, конечно, труднее, чем их мужьям, — тут и спорить не о чем. Но они крепились, помаленьку привыкали, обживались. И вот уже, глядишь, собрались в кружочек, завели свое любимое:

— Какой удачный костюмчик! Это вы сами шили?

— Да, знаете, сваляла кое-как перед дорогой.

— Ну что вы, очень миленько получилось! Настоящий дорожный комплект.

— Я так и решила: до места доеду, а там возьму и выброшу.

— Ой, не торопитесь! Там, говорят, ничего такого не найдешь. Денег много, а купить нечего.

Не будет пропущена мимо ушей и тема о деньгах.

— Там, говорят, большие тысячи скапливают.

— Скапливают, да не такие, как мы.

— А может, и нам удастся? Так уж хочется: пойти в магазин — и покупать, покупать, не считая рубликов.

— Да где такие магазины-то, женщины?