«Жизнь прошла. А молодость длится…» Путеводитель по книге Ирины Одоевцевой «На берегах Невы»

Верной дружбе глубокий поклон.
Ожиданье. Вокзал. Тулон.

Вот мы встретились. Здравствуйте. Здрасьте!

Эта встреча похожа на счастье,
На левкои в чужом окне,
На звезду, утонувшую в море,
На звезду на песчаном дне.
– Но постойте. А как же горе?
Как же горе, что дома ждет?
Как беда, что в неравном споре
Победит и с ума сведет?

Это пауза, это антракт,

Оттого-то и бьется так,
Всем надеждам несбывшимся в такт,
Неразумное сердце мое.
Полуявь. Полузабытье.

Как вы молоды! Может ли быть,

Чтобы старость играла в прятки,
Налагала любовно заплатки
На тоски и усталости складки,
На бессонных ночей отпечатки,
Будто не было их.
Не видны.
И не видно совсем седины
В шелковисто-прямых волосах.

Удивленье похоже на страх.

Как же так? Через столько лет…
Значит правда – времени нет,
И уводит девический след
Башмачков остроносых назад,
Прямо в прошлое – в Летний сад.

По аллее мы с вами идем,

По аллее Летнего сада.
Ничего мне другого не надо.

Дом Искусств. Литераторов Дом.

Девятнадцать жасминовых лет.
Гордость студии Гумилева,
Николая Степановича…
– Но постойте, постойте. Нет,
Это кажется так, сгоряча.
Это выдумка. Это бред.

Мы не в Летнем саду. Мы в Тулоне,

Мы стоим на тютчевском склоне,
Мы на тютчевской очереди
Роковой – никого впереди.

Осторожно из-за угла

Наплывает лунная мгла.
Ничего уже не случится.
Жизнь прошла. Безвозвратно прошла.
Жизнь прошла. А молодость длится.
Ваша молодость.

И моя. (270, с. 47–48)

Процитируем также рассуждения Адамовича о мотиве жасмина в первом варианте второго из приведенных стихотворений О.:

“Ей было «восемнадцать жасминовых лет», когда я впервые ее увидел, – и эта строчка ее стихотворения, написанного совсем недавно, верно и метко передает впечатление, оставшееся у меня в памяти. <…>

Одоевцева – подлинный мастер, хотя мастерство ее не имеет почти ничего общего со стремлением к стиху «как будто кованному» (Брюсов о Лермонтове) или с поисками незаменимых эпитетов. Она – мастер приблизительности, произвольности, легкости, неокончательной точности <…>. Вот, например, та же строчка о «восемнадцати жасминовых лет»… Отчего «жасминовых»? Едва ли Одоевцева искала именно это прилагательное, едва ли зачеркивала другие, уже написанные, взвешивала, сравнивала, сопоставляла, как обычно делают мастера, как делал Пушкин. Нет, слово, по-видимому, пришло само собой, слетело с языка и сразу прельстило, обрадовало, хотя воображение могло бы подсказать и другое слово, которое тоже прельстило бы. Конечно, поэту менее искушенному или менее талантливому «жасмин» не пришел бы в голову, а если бы и пришел, то был бы отброшен как бессмыслица; но у Одоевцевой в прихотливейшем контексте всей ее поэзии – сплошь сотканной из догадок, намеков, скачков, перебросок, неожиданностей, непредвиденностей, отступлений, – у Одоевцевой эти «восемнадцать жасминовых лет» возникли органически, как будто без них и обойтись было нельзя, как будто место в стихотворении было им давно заготовлено. Объяснять нечего, да объяснять ничего и не надо, поскольку мы перенесены в мир, где закономерность феерическая и фантастическая полностью вытеснила порядок, основанный на представлениях для нас более привычных” (4, с. 149–150.).

С. 255…“до первых морозцев”, как поется в частушке… – Подразумевается частушка, сервильная вариация которой приводится в книге красноармейских частушек В. Князева:

Погуляем, сколько знаем,
Покутим сколько хотим;
После первых морозцев
В Красну армию катим. (168, с. 10)