«Жизнь прошла. А молодость длится…» Путеводитель по книге Ирины Одоевцевой «На берегах Невы»

Ты не расслышала, а я не повторил.
Был Петербург, апрель, закатный час,
Сиянье, волны, каменные львы…
И ветерок с Невы
Договорил за нас.

Ты улыбалась. Ты не поняла,

Что будет с нами, что нас ждет.
Черемуха в твоих руках цвела…
Вот наша жизнь прошла,
А это не пройдет. (157, т. 1, с. 438)

С. 310Поговори со мной o пустяках… – Лежат цветы, рожденные весной. – Без ошибок цитируется первая строфа стихотворения Г. Иванова:

И.О.

Поговори со мной о пустяках,
О вечности поговори со мной.
Пусть, как ребенок, на твоих руках
Лежат цветы, рожденные весной.

Так беззаботна ты и так грустна.

Как музыка, ты можешь все простить.
Ты так же беззаботна, как весна,
И, как весна, не можешь не грустить.

(Там же, с. 444)

С. 311Вот идут по аллее так странно нежны / Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя. – Точно цитируются финальные строки из стихотворения Гумилева 1911 г.:

Я закрыл Илиаду и сел у окна,
На губах трепетало последнее слово,
Что-то ярко светило – фонарь иль луна,
И медлительно двигалась тень часового.

Я так часто бросал испытующий взор

И так много встречал отвечающих взоров,
Одиссеев во мгле пароходных контор,
Агамемнонов между трактирных маркеров.

Так, в далекой Сибири, где плачет пурга,

Застывают в серебряных льдах мастодонты,
Их глухая тоска там колышет снега,
Красной кровью – ведь их – зажжены горизонты.

Я печален от книги, томлюсь от луны,

Может быть, мне совсем и не надо героя,
Вот идут по аллее, так странно нежны,
Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя.

(122, т. 1, с. 163)

С. 311Это – Андрей Белый. – Н. Мандельштам так оценивала степень достоверности следующего далее обширного фрагмента НБН: “…к ней подошел в Летнем саду не то Блок, не то Андрей Белый и с ходу сообщил интимные подробности о жизни Любови Дмитриевны Блок… Кто поверит такой ерунде… <…> Нужно иметь безумную веру в разрыв двух миров (или времен, как наша мемуаристка Надежда Павлович), чтобы писать подобные вещи” (225, с. 34). Далее вдова Мандельштама пишет даже, что рассказ “об откровенностях Андрея Белого, встретившего Одоевцеву в Летнем саду” – “мерзость” (там же, с. 149).

Как представляется, эти эмоциональные разоблачения не слишком убедительны. Из мемуаров современников хорошо известно, что Белый в разговорах был склонен к экзальтированной откровенности, а В. Ходасевич и Н. Берберова вспоминают и о настойчиво повторявшихся рассказах Белого про его взаимоотношения с Блоком и его женой. “Скажу суммарно: история этой любви сыграла важную роль в литературных отношениях той эпохи, в судьбе многих лиц, непосредственно в ней даже не замешанных и в конечном счете – во всей истории символизма. Многое в ней еще и теперь не ясно. Белый рассказывал мне ее неоднократно, но в его рассказах было вдоволь противоречий, недомолвок, вариантов, нервического воображения” (387, с. 72); “…он два раза рассказал Ходасевичу и мне, в мельчайших подробностях, всю драму своей любви к Л.Д. Блок и свою ссору с А.А. Блоком, и, когда, без передышки, начал ее рассказывать в третий раз, я увидела, что Ходасевич скользит со стула на пол в глубоком обмороке. <…>

Я знала и знаю его (рассказ Белого о его любви к жене Блока. – О.Л.) наизусть. <…> Да и не я одна. Было человек пять-шесть в то время в Берлине, которые попадались Белому вечерами между улицами Пассауэр, Аугсбургер, Прагер и Гейсберг” (53, с. 190–191).

Отметим, впрочем, что с Берберовой, а тем более с Ходасевичем Белый тесно дружил, а с О. – нет, и что свидетельство Берберовой относится не к петроградскому, а к более позднему, берлинскому периоду биографии автора “Петербурга”. Сравните, однако, в мемуарах Ходасевича о Белом: “Порой он лгал близким и открывал душу первому встречному” (387, с. 67).