Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха

Наполненный летом, теплом и весёлостью, Володя толкнул из коридора дверь в мою комнату и, не переступая порога, вскричал: «Ну что же ты не идёшь? Я же жду!» Речь будто бы шла о прогулке. Набежала трезвая мысль: «Но тебя ведь – нет». И сразу – приказ себе: ничем это знание не выдать. Сама я между тем очутилась уже в коридоре, возле него. А далее наступило погружение в какую-то ещё более глубокую, чем сон, ирреальность. Володя, схватив меня за обе руки, опустился на колени и прямо в душу вложил до вещественности необходимое мне: «Прости меня. Прости!» Я тут же проснулась по велению властной, созидательной силы: «Прими, удержи, упрочь этим „прости“ то, что так много лет продержало вас друг возле друга».

Я всегда билась над загадкой наших отношений с Володей. Отводившееся мне не первостепенное место в его жизни много раз вызывало протест. Несмотря ни на что, мы всё-таки не расстались. «Родной кусок… у меня бок болит там, где мы сращены» – так варьировалась во многих его записках одесская интерпретация нашей связанности. Фактически же мы не сумели простить друг другу того, что уступили искушению жить творчески наполненной жизнью ценой порушенных семей и причинённой близким людям боли.

Анна Владимировна была права, когда говорила: «Заметьте: что бы люди ни вытворяли, они не хотят оказаться вне общепринятых нравственных постулатов».

Глава двадцать третья

Двухтысячный год! Я встречала его одна. Так же неприметно, как всегда, он перевёл через невидимый порог в новое тысячелетие, в двадцать первый век. Выразительнее традиционного полночного боя часов была на сей раз новизна заглавной цифры года и века: двадцать первый!

Впервые невестка с внуками приезжала к нам погостить ещё при жизни Володи, в 1996 году. После его ухода визиты стали регулярными. Повзрослевшие дети оставались доверчивыми, безвинными и неизбалованными. Мальчикам нравилось приезжать в Петербург. Привязавшись к ним, полюбив их, я с нетерпением ожидала наступления их школьных каникул.

Сын о себе ничем не напоминал. Несуществующие отношения тем не менее усложнялись и усложнялись. Происходившая в девяностые годы ломка в обществе жесточайшим образом обошлась с не вооружёнными чутьём и трезвым взглядом на эти перемены людьми. НИИ, в котором сын занимал должность программиста, закрылся. Пытаясь как-то поладить с новой действительностью, он едва не лишился квартиры, отдав её в залог одной из образовавшихся в те годы «пирамид». Благодаря вмешательству судьи Полины Ивановны чуть ли не в последнюю минуту в квартиру удалось прописать детей и Аню, до тех пор там не прописанных, и квартира осталась за семьёй. Однако сына вмешательство суда возмутило. По телефону последовали обвинения в том, что я своими действиями умножила его долги.

Не желая причинять мне боль, Аня долго не говорила мне о семейном разладе. Жили они под одной крышей, но хозяйство, оказывается, вели врозь – притом что оба любили детей, а дети любили их. Я написала письмо Юре и Ане. Пыталась вразумить «взрослых». Был даже момент, когда моё слово о мире было услышано. «Ты права», – прокомментировал сын. Но доброй воли к примирению не хватило. Напряжение и неблагополучие в семье стало величиной постоянной.

В марте 2000 года невестка с внуками собиралась приехать на моё восьмидесятилетие. С неожиданным вопросом позвонил сын:

– Ты хочешь, чтобы я приехал?

– Разумеется, хочу.

– Тогда выбирай: или я, или они.

Я понимала, что такого рода ультиматум может исходить из души несчастливого и очень одинокого человека. Юра нуждался в том, чтобы услышать хоть от кого-то: «Конечно ты! Ты, и только ты!» По сути же это было безобразие по отношению ко всем: к жене, к детям, к самому себе, ко мне.

Я выдохнула:

– Они!

Это была непосредственная реакция: меня возмутило само предложение выбирать. Ещё больше – то, что выбор мне предлагает собственный сын.

Приехали Аня с детьми, Валечка и племянники из Москвы, друзья из Швеции, Германии, Грузии. Целая делегация прибыла из Республики Коми… Приехал и Юра. У отпущенного мной «на волю» сына появилось, вероятно, желание проверить, может ли ещё что-то получиться из отношений с непризнанной матерью. Тогда оно возникло или раньше – не столь уж важно. Но в конце того же года он позвонил и сказал, что несколько дней отпуска хочет провести у меня. В буквальном смысле слова впервые в жизни мы оказались с ним вдвоём.

– Хочешь знать, что сказала родная сестра Веры Петровны, когда прочла твою книгу?

– Нет, – отстранилась я.

– Она сказала: «Я предупреждала Веру. Я просила её не брать такой грех на душу», – договорил он.