Жизнь творимого романа. От авантекста к контексту «Анны Карениной»

В отличие от этих вариантов, ОТ раскрывает метафизический смысл левинского смотрения в небо, обходясь без того, чтобы наименовывать звезды. Глядя, как и в последней из цитированных корректур, в зенит и на юг — «на знакомый ему треугольник звезд и на проходящий в середине его Млечный Путь с его разветвлением», Левин увязывает свое давешнее замечание о небосводе с рассуждением о найденной им в себе вере:

«Разве я не знаю, что звезды не ходят? — спросил он себя, глядя на изменившую уже свое положение к высшей ветке березы яркую планету[1315]. — Но я, глядя на движение звезд, не могу представить себе вращения земли, и я прав, говоря, что звезды ходят.

И разве астрономы могли бы понять и вычислить что-нибудь, если бы они принимали в расчет все сложные разнообразные движения земли? Все удивительные заключения их о расстояниях, весе, движениях и возмущениях небесных тел основаны только на видимом движении светил вокруг неподвижной земли, на том самом движении, которое теперь передо мной и которое было таким, для миллионов людей в продолжение веков и было и будет всегда одинаково и всегда может быть поверено. И точно так же, как праздны и шатки были бы заключения астрономов, не основанные на наблюдениях видимого неба по отношению к одному меридиану и одному горизонту, так праздны и шатки были бы и мои заключения, не основанные на том понимании добра, которое для всех всегда было и будет одинаково и которое открыто мне христианством и всегда в душе моей может быть поверено» (683, 683–684/8:19).

Утверждение, что современные астрономы в своих исследованиях исходят из условного допущения геоцентризма и, в частности, вычисляют эфемериды звезд и планет, не принимая в расчет вращения Земли вокруг своей оси и вокруг Солнца («все сложные разнообразные движения земли»), но наблюдая лишь «видимо[е] движени[е] светил вокруг неподвижной земли», поразило бы невежеством, если бы не очевидная нужда рассуждающего в риторическом упрощении основ астрономии, именно в ту эпоху делавшей большие успехи. Левин, вероятно, хочет сказать, что некоторые из таких вычислений удобно облекать в форму, отвечающую визуальному восприятию проекций небесных тел на земном небе, то есть оставаясь в геоцентрической логике языка («звезды ходят», восход и закат Солнца и пр.). Он ищет в астрономии ее собственного «непосредственного чувства», без которого, как подразумевается его сравнением, ученые не вдохновились бы на постижение сложнейших эволюций, скрытых от невооруженного глаза[1316].

Неожиданная, что ни говори, аналогия Левина, утверждающая незаменимость и некую солипсическую правду интуитивного знания даже в том случае, когда оно опровергается данными науки, — аналогия эта тем более занимательна, что ее словно провидит и даже молчаливо намечает много более ранняя сцена в повествовании. Это стояние с Облонским на вальдшнепиной тяге весной первого года действия — на том самом отрезке сюжетной линии Левина, с рассмотрения которого начинается настоящая глава. Успев поговорить со Стивой о множестве вещей, включая свою задуманную книгу, но не решаясь спросить о Кити, Левин вглядывается в темнеющее вечернее небо, и, пока не вылетает припозднившийся вальдшнеп, вот какая картина предстает его взору:

Ясная серебряная Венера низко на западе уже сияла из‐за березок своим нежным блеском, и высоко на востоке уже переливался своими красными огнями мрачный Арктурус. Над головой у себя Левин ловил и терял звезды Медведицы. Вальдшнепы уже перестали летать; но Левин решил подождать еще, пока видная ему ниже сучка березы Венера перейдет выше его и когда ясны будут везде звезды Медведицы. Венера перешла уже выше сучка, колесница Медведицы с своим дышлом была уже вся видна на темно-синем небе, но он все еще ждал (160/2:15).