Жизнь волшебника

– Но ведь ты же русский… Вот и искал бы себе русскую. Чего ж за татарку-то уцепился… Может

быть, ты и калым заплатишь?

– Нет, не заплачу…

– А что так? Кишка тонка?

– Да вы и так перебьётесь…

Гуляндам Салиховна уже даже и не обижается. Машет на него рукой, по-своему говорит с

мужем, спрашивает о чём-то Смугляну. Та отвечает по-русски, но из её ответов «да», «нет», «не

знаю» ничего не понять.

– Ой, мама, да успокойся ты, мы будем жить прекрасно, – несколько раз убеждённо говорит она.

Роман отпускает, наконец, Нину, садится на кровать. Бурный разговор или даже ругань только

теперь уже по-татарски продолжается. Вот тебе, бабушка, и Новый год… Вот и светлая высота

года. Какая уж тут высота? Была низина, низина и есть. А день между тем уходит. И не только

день, но и целый год. Роман украдкой смотрит на большие настенные часы хозяйки: минутная

стрелка уже настигает часовую около цифры «12». Странно, что в этом шквале он ещё о чём-то

рассуждает и даже чувствует время.

Поймав его взгляд, на часы смотрит Смугляна, потом родители. Скандалить уже некогда. Всё

приходит в какое-то ленивое вынужденное автоматическое движение навстречу неминуемому

событию. Как бы там ни было, но время всё равно всасывает всех без разбора в одно горло.

Спонтанно возникает некое подобие примирения. Нина бежит на кухню, приносит салат оливье,

часть которого отдана с общего стола, с большими, спешно нарезанными кусками хлеба. Перед

Кривошеевыми и хозяйкой неловко – намечали ведь посидеть все вместе. Роман тихо, без лишнего

выстрела открывает шампанское, разливает по гранёным стаканам. Последние мгновения старого

145

года за этим столом наполнены молчанием. За ширмой у Кривошеевых работает телевизор,

похожий на окно, распахнутое в весёлый, бушующий радостью мир. Здесь же всё как на печальном

тусклом острове. Здесь Новый год поджидают настороженно и тайно. Потом за ширмой звучат

куранты, Кривошеевы радостно и одновременно кричат друг другу поздравления. Что-то невпопад

вставляет там и Текуса Егоровна. Все, но так, словно каждый по себе, поднимаются и здесь.

Чокаются, едва попадая по стаканам, будто прикасаясь этими стаканами друг к другу. И всё-таки

молчать в такой момент – это уж совсем не по-людски.

– Ну, ладно, давайте за всё хорошее, – произносит Роман самое нейтральное, что только

находится, – чтобы жизнь в новом году была получше.

– За то, чтобы в новом году ты спокойненько оставил нашу дочь, – язвительно добавляет

Гуляндам Салиховна.

– Видимо, с ребёнком в подоле… – даже неожиданно для себя самого досказывает Роман.

Нервная гостья захлёбывается шампанским и падает на треснувший стул, стискивая свою

большую левую грудь. Дуфар Чопарович бросается к сумке за таблетками. Гуляндам Салиховна

медленно приходит в себя. Первые двадцать минут нового, уже наступившего и, как обычно

считается, счастливого года проходят в заверениях и клятвах Нины, что это всего лишь неудачная

шутка. Роман, не совсем веря искренности припадка новой тёщи, равнодушно наблюдает за

случившейся суматохой со стороны. Ему кажется, что плевки этой маленькой, толстенькой

тётеньки с аппетитным, но туповатым подбородком никак не высыхают на лице, его постоянно

тянет утереться. «Ничего, ничего, это ещё не всё», – мысленно обещает он ей, не в силах

справиться с неприязнью. Хорошо ещё, что после шутки про ребёнка Гуляндам Салиховна мягчает,

сообразив, что дела-то и впрямь могли быть хуже.

Вся ночь проходит в ссоре, правда, уже на блеклых, пониженных тонах. Все клюют носами, но

лечь некуда. Ай да праздник! Ай да Новый Год!

Утром, после новогодней ночи, улицы светлыо и безлюдны. Лишь изредка встречаются

пьяненькие, утомлённые ночным весельем прохожие. Роман и Нина провожают родителей до

автобусной остановки. Родители спешат, чтобы не опоздать на утренний поезд.

– Мама, папа, – говорит им Смугляна на прощание, – я хочу, чтобы вы успокоились. Верьте, у

нас всё будет прекрасно.

Гуляндам Салиховна беспомощно и бессильно машет рукой, влезает на высокую для неё

подножку, садится у окна, демонстративно глядя куда-то вперёд. Автобус трогается и увозит её

непримиримо застывший, как на монете, профиль.

– Не держи на них зла, – просит Нина по дороге домой. – Пойми, какое это для них потрясение.

– А ведь я не нравлюсь им не столько своей биографией, сколько тем, что я русский. Таких

«интернационалистов» как они ещё поискать…

– Я и сама не ожидала этого. Мама просто перенервничала, вот и несла всё подряд. На самом

деле они другие. Всегда: и дома, и в школе – они внушали мне, что все люди равны. Они

постоянно говорили о том, что нации со временем перемешаются, что всё это – веление времени.

Да разве не так думаем мы все? Но у нас всё будет хорошо, правда? Мы им докажем.

– Докажем, – говорит Роман как-то уже без энтузиазма.

«Докажем», – повторяет он и для себя, только ещё более бесцветно. «Значит, будете

заниматься оздоровлением крови наций?», – вдруг откуда-то изнутри откликается Иван

Степанович, но почему-то с едкостью Гуляндам Салиховны. «Ну, а что поделаешь? – отвечает им