Жизнь волшебника

давно уже не видела она её. А на столе стоят две, уже приготовленные стопочки.

– Да, да есть, есть, – откликается она, приветствуя его внезапное рождение, – она в шкафу,

подожди, сейчас найду…

На следующий день Роман идёт в гараж, выпиливает из реек небольшую рамку, вырезает

стеклорезом стекло и помещает в рамку пыльную варежку. Потом приносит рамку домой, вбивает в

стенку гвоздик и вывешивает своё изделие.

– Что это такое? – с недоумением спрашивает Нина.

498

– Пусть висит, – отвечает Роман.

– Так она же пыльная, – пытаясь хоть что-то понять, говорит Смугляна, – давай я хотя бы

постираю её.

– В том-то и дело, что пыльная, – говорит Роман. – Пусть висит…

– Зачем она тебе?

– Ну, ты же знаешь, что в Бога я не верю, – отвечает он, – а молиться на что-то надо. Решил вот

на варежку молиться…

Повертеть бы пальцем у виска от такой странной причуды мужа, да только кому тут это

покажешь?

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

Свежий кавалер

В середине марта жена уезжает на весеннюю сессию, которая в этом году почему-то опять же

начинается очень рано. Прощаются они в этот раз уже и вовсе по-чужому.

– Ты сама видишь, как мы живём, – говорит Роман. – Так что поступай, как считаешь нужным. И

если найдёшь какую-то возможность улучшить свою жизнь (ну, ты меня понимаешь), то думай

сама. Постарайся только, чтобы всё было серьёзно, ведь это связано и с детьми.

И в этот раз Смугляна не отнекивается, не смущается, а лишь смотрит с грустной улыбкой.

Улыбка эта какая-то особенная – Роман ещё не видел её у жены. Смугляна всё принимает всерьёз.

И Романа коробит от этого, хотя свободу предлагает он сам и тоже всерьёз. Или всё-таки не

всерьёз?

Проходит уже середина апреля, а Нины всё нет. Снег к этому времени сходит уже как будто

невозвратно, оставив сопки сухими и жёлтыми. Но вот как раз сегодня с обеда начинается очень

сильный ветер, который уже к вечеру продирает весенний воздух до того, что даже сами сумерки

кажутся синевато-прозрачными. Сразу же с началом ветра Роман закрывает большую комнату,

бросив под дверь старую телогрейку. В такой ветрище даже комната с включёнными

обогревателями скоро превратиться в холодильник. Детей приходится переместить в спальню, и

не выпускать их даже в кухню, где тоже прохладно.

Выйдя из дома уже по темноте, Роман обнаруживает, что с холодным влажным ветром с неба

приносит и мелкий, пока едва заметный снежок. По всей видимости, начинается метель.

Вооружившись фонариком, Роман идёт к оборудованию и осматривает там всё тщательней

обычного: если заметёт по-хорошему, то на подстанцию не сунешься, даже если она отключится.

Когда не видно на расстоянии вытянутой руки, как бывает здесь во время метелей, то даже на этих

пятидесяти метрах можно уйти в сторону и не вернуться. Сколько раз уже думал, что надо бы от

дома до подстанции протянуть для таких случаев какую-нибудь проволоку – скользи потом по ней

рукой, как собака по векше, и всё.

Утром он просыпается от большого света в спальне и, ещё не взглянув в окно, догадывается,

что на улице снег. Так оно и есть: и луг, и село, и сопки снова выбеленные. Накинув полушубок и

сунув ноги в валенки, уже с неделю отставленные в сторону, Роман входит в комнату. Здесь так

холодно, что даже мёрзнет лицо. Стёкла в окнах чистые, отдраенные свирепым ночным ветром со

снежной пылью. По ограде между гаражом и домом весело гуляют белые вихревые столбы. Весь

дом гудит от воздушного потока как какой-то большой музыкальный инструмент. Вряд ли сейчас

вьёт где-нибудь сильнее, чем здесь, потому что дом поставлен в самом горле местного ветра. Но

теперь это даже нравится: мощь потока не может не восхищать. Оказывается, завороженно можно

смотреть не только на огонь – Роман долго не может оторваться от причудливого верчения белого

воздуха. У сарая, где ещё вчера была осевшая, обтаявшая масса старого зимнего снега, за

которой он постоянно наблюдал, радуясь, как она оседает и уменьшается, теперь лежит новый

сумёт: белый, свежий, почти под крышу гаража. Но метель ещё продолжается – поднимается и

сумёт. И если раньше хотелось, чтобы старый снег поскорее растаял, то теперь хочется, чтобы

сугроб поднялся как можно выше. Было бы здорово сесть потом на него где-то на уровне

шиферной крыши гаража и сфотографироваться. А летом, в жару, показать этот снимок кому-

нибудь вроде Штефана и сказать, что это снято в апреле.

Роман возвращается в спальню к детям, где сегодня тоже чуть прохладней, несмотря на

яростный тэн на полу. Машка, почувствовав, что он вошёл в комнату, хнычет:

– Накройте одеялом маленькую глупенькую девочку.

Роман не может сдержать улыбки. Наверное, это наговорила ей Нина.

– А не пора ли уже маленькой глупенькой девочке вставать, да на горшочек? – спрашивает он.

– Ох, пора, – соглашается дочка, вздохнув и открыв глазки. – Папа, а сегодня мне сколько

годиков?

– Столько же, сколько было вчера. Да ты не спеши – все годики будут твои.

499

Роман поднимает её, лёгкую, как пушинку, целует в щёчку, усаживает на тёплый горшок,

стоящий недалеко от обогревателя. Машка сидит, смотрит на свои пальчики на ногах, которые

шевелятся сами по себе.