Жизнь волшебника

– Подай мне её, пожалуйста, – просит Роман даже с какой-то обидной требовательностью.

Голубике ничего не остаётся, как выполнить просьбу. Роман быстро находит конец своим

записям и читает там последнюю строчку, написанную таким родным, но забытым почерком:

«Прощай, мой любимый, прощай, моя несудьба… Лиза».

Рука с тетрадкой медленно опускается на колено.

– Подожди немного, – просит Роман.

С минуту он сидит с окаменелым лицом, потом встряхивает головой, убирая длинные пряди

волос назад, и улыбается, как прежде.

– Ну и ладно. Всё, это – уже пепел, – говорит он. – Её ответа я не видел. Значит, Лиза была в

госпитале. И теперь уже всё изменилось. Теперь у меня нет и этого «живого», как ты сказала,

варианта. В течение трёх лет я избегал думать лишь о нём. Я оставлял это для жизни. Когда-то я

обещал ей написать такое письмо о любви, которое никто и никогда не написал никому за всю

человеческую историю. И вот как раз несколько дней назад я понял, что я напишу ей о об этом

чувстве такое, чего не знает никто. Жаль, что теперь это уже не нужно. И для меня это очень

сильный удар. Жизни больше нет.

– Странно, – говорит Ирэн, – а что, других женщин и девушек на этом свете уже не осталось?

– Всё остальное прожито.

– Всё?

– Всё!

Он поднимается на костыле, берёт с комода пакет со старыми письмами, отправленными с ним

из госпиталя. Быстро пробрасывает их.

– Так и есть, – грустно заключает он, – кто-то послал ей мою пустую открытку. Она меня уже не

ждёт, она получила моё разрешение на всё.

Ирэн ничего не понимает, но спросить не решается.

В избу входит Иван Степанович, садится у порога, пытаясь уловить: не мешает ли?

– Ты уж извини меня, Рома, – просит Голубика. – Это всё моё дурацкое любопытство…

– Ничего, ничего. Ты здесь ни при чём. Главное, что события уже произошли. К тому же,

видишь, я уже всё пережил.

– Пережил? – удивляется она. – Взял и вот так мигом пережил? Разве так возможно!?

– Я успел, – говорит Роман. – Переживать можно и быстро. Хотя только что мне было очень

тяжело. Очень. Что ж, теперь можно взглянуть и на этот вариант.

Он садится за стол, на какое-то время застывает, положив руку на лоб. Иван Степанович сидит

притихший, понимая, что вернулся, кажется, не вовремя.

– Всё верно, – произносит Роман. – Она сейчас открывает ключом дверь своей квартиры. Ах,

какая она красивая! Возвращается с занятий. Уже старшекурсница. На ней новое сиреневое

платье, которого я, конечно, не видел. А несколько минут назад внизу у подъезда она рассталась

со своим парнем. Он её сокурсник. Что ж, вот и явился Пьер Безухов. Ей нравились два

толстовских героя: Андрей Болконский и Пьер Безухов. Ну, я-то, видимо, был для неё кем-то вроде

Болконского. А вы ведь помните, что у Толстого всё заканчивается Пьером. Так и здесь. Отношения

у них прекрасные. Я в её душе остался как рана. И она меня старается, как бы это сказать,

закрыть. Она очень честная, порядочная девушка. И ждала меня ровно столько и ровно так, как мы

договорились. И это очень мудро. Так и надо поступать, не тратя жизнь на пустые ожидания. Она

оставила меня тогда, когда надежды уже не осталось. Это правильно и логично. Тут я сам виноват,

что всё же каким-то чудом выкарабкался. Ситуация оказалась нештатной – вот и всё.

– Послушай, – говорит Ирэн, – ну и что с того, что у неё парень? Что, мужчинам уже не

полагается бороться за женщину? Ведь ты победишь его даже тем, что просто объявишься живым.

И тогда с ней случится нечто похожее на то, что произошло со мной. Эка беда, что ты уже чуть-

чуть не тот? Мужчину шрамы украшают.

– А так же отсутствие ног и глаз, – грустно усмехнувшись, говорит Роман. – Нет, тут всё иначе.

Уже поздно. Она ведь была Принцессой…

Голубика сидит в полном замешательстве, и тогда Роману приходится рассказать всё о Лизе, о

чистой открытке, о том обряде, который они придумали для себя, но главное – что больше всего

потрясает Ирэн – о строгом кодексе Принцессы, которого придерживается Лиза.

– Удивительно! – восклицает Голубика, выслушав его. – Такая девочка! Я горжусь тобой.

Горжусь, что она у тебя была. Какие невиданно чистые принципы! Я даже позавидовала.

Принцесса… Надо же… И, впрямь – Принцесса. Кое-что я, наверное, даже взяла бы для себя, хоть

и возраст у меня уже не тот. Только, может быть, как-нибудь по-своему приму. Знаешь, Мерцалов,

(уже извини, Рома, что снова по фамилии, но сейчас мне хочется назвать тебя как-то

поофициальней), вот к ней у меня вообще никакой ревности нет. Я хотела бы даже подружиться с

556

ней, хотела бы даже жить рядом с ней. Помню, были у тебя раньше разные вольные разговоры

насчёт мужской свободы. Так вот, против Лизы я бы ничуть не возражала. Была бы даже «за».

Ведь она тебя не уменьшает. И мне жаль, что ты говоришь, будто всё уже поздно.

– Поздно потому, что она уже не Принцесса. К ней уже прикасался этот «Пьер». Она говорила

про себя, что она хрусталь. А хрусталь бьётся лишь один раз. Вот и всё.

– Удивительно, что, пройдя через такое, ты остаёшься таким щепетильным, что ли… Ну,

подумаешь…

– Нет уж, пусть хоть что-то остаётся правильным.