Жизнь волшебника

От внезапного открытия нелюбви любимой женщины душа Романа со стоном проседает, как

скрипнувший надорванный мост, однако самолюбие, ущемлённое ещё боольшим самолюбием

жены, через какое-то время привыкает и к жизни на первом этаже. Любовь способна укротить ещё

и не такую гордыню. Да, Голубика холодна, да, она зовёт его лишь по фамилии, но она всё равно

остаётся лучшей, богиней. Тем более, что иногда её заносчивость и высокомерие кажутся не

более, чем маской. Ведь у тела-то её никакой маски нет. Под одеялом Ирэн прижимается ласково и

мягко. Там она настоящая. И, пожалуй, это стоит того, чтобы снисходительно не замечать её

дневной отстранённости. Конечно, ничего привлекательного в этой искусственности нет, однако тут

хватает и того, что за день их души не разлетаются дальше, чем сближаются по ночам.

И всё же, как ни уговаривай себя, но признание Голубики в нелюбви похоже на ядовитое семя,

брошеное в душу и болезненно разбухающее там. Подавленность и чувство униженности

становится с каждым днём всё тяжелее. «У неё ко мне всего лишь дружба, – ущемлённо думает

Роман, – а я, дурак, привязался к ней, как телок, и уже просто не могу без неё. Но это совсем не по

мне. Она сильнее меня своей холодностью. Что ж, если слабым и зависимым меня делает чувство,

то пусть оно исчезнет совсем или хотя бы уменьшится. Надо просто уровняться с Ирэн,

приглушить свои душевные порывы…» Задача эта, конечно, не из простых. Тем более, что решать-

то её ой как не хочется… Но если надо – значит, надо. Во-первых, следует перестать ежеминутно

думать о жене. Сразу, как только она вспомнится, тут же переключаться на что-нибудь

постороннее. Всякую мысль о ней обрывать, любому тёплому, чувственному воспоминанию не

позволять разрастаться. Кроме того, хорошо бы увидеть Голубику как-то иначе, в другом облике, в

другом образе. Вот взять и придумать ей какое-нибудь обидное прозвище. Только какое? Оно

должно быть таким, чтобы подавляло, нейтрализовало самую сильную черту её внешности – синие

глаза. Пусть в прозвище эта деталь будет как-нибудь обидно, высмеивающе повёрнута.

Уже сама по себе задача посмеяться над самым красивым для него кажется Роману

кощунственной. Но надо же что-то делать, надо же как-то справиться с собой. Через три дня

прозвище находится. И поначалу Роману от него не по себе. «Курица Синеглазая» – так оно звучит.

«Вот тебе! – мысленно говорит он жене, даже чуть злорадствуя. – Теперь ты для меня просто

Курица Синеглазая!» Однако ж, чуть привыкнув к этому новому образу, Роман теряется: чёрт

возьми, так ведь даже эта фантастическая синеглазая курица кажется привлекательной! Так и

хочется сказать не «курица», а «курочка». А это уже и вовсе не обидно.

И всё-таки придуманный ход хотя бы немного, да работает на понижение Ирэн. Прозвище

вызывает усмешку, что уже хорошо. «Никуда ты, жёнушка, не денешься, – несколько принужденно

злорадствуя, думает Роман, – я заставлю тебя спуститься в моей душе на несколько ступенек

вниз». Конечно, быстрей всего чувство можно было бы уменьшить переключением на другую

женщину (когда в период Большого Гона с Романом случались небольшие, локальные, так сказать,

увлечения, то он этим приёмом легко уходил в отрыв), однако здесь всё иначе. Он не отказывается

от Голубики, а хочет стать сильнее её…

В программу обустройства самостоятельной жизни у Ирэн входит и возвращение прежней

дружбы с друзьями по институту.

– Вот здесь-то я и училась, – говорит она однажды, кивнув на низенькое крылечко пединститута,

мимо которого они идут.

89

По этой улице они ходят постоянно, но в этот день, не такой жаркий, как обычно, с множеством

мелких облачков, будто нащипанных из крупного облака, Голубика в минорном настроении.

– Это корпус факультета иностранных языков, – поясняет она, – именно здесь собрана вся

элита института… Не усмехайся – так считают сами преподаватели. На этом факультете самый

высокий уровень интеллекта. На физкультурном, к примеру, он практически нулевой. Ну, это я,

можно сказать, изучила очень даже непосредственно, – добавляет она самопрощающе и с

иронией, намекая на своё неудачное замужество. – А наши мальчики работают теперь

переводчиками в разных управлениях, в подлиннике читают иностранную литературу, слушают

радиопередачи на иностранных языках…

Все это произносится с таким значением, что кажется Роману назидательным намёком на его

серость. Он едва удерживается, чтобы не передразнить её или не спросить, почему она сама-то

лишь продавец?

– Элита, интеллект, – усмехаясь, отвечает он. – Скажи ещё «сливки общества»! Да плевал я на

них! Элита общества – это такие люди, как твой отец. Это те, кто движет мир. А что умеют эти твои

петушки?

Говорит и понимает, что, конечно же, он не прав – нужны все, в том числе и переводчики. Ну так

не выпячивай их так сильно, и я не трону.

Ирэн, даже остановившись от возмущения, дышит раздувающимися тонкими ноздрями и

смотрит куда-то в сторону, словно не желая идти дальше рядом с ним. Хотя полноценно

разозлиться у неё не получается, ведь он так хорошо отозвался об отце, поставив тем самым её