Жизнь за океаном

Много интересного и своеобразного представляют и другие осмотренные мною парижские храмы, но описание их заняло бы слишком много места. Упомяну только о церкви св. Сульпиции, где на стенах вывешено множество объявлений, гласящих о раздаче индульгенций с указанием подвигов, дающих право на них; о церкви св. Магдалины, представляющей тип греческого храма, и о церкви св. Рока, славящейся своей артистической музыкой. Мне довелось быть при богослужении в этой церкви. Это было в субботу 20-го октября, 1-го ноября по новому стилю, в великий для французов праздник «всех святых». Молящихся было множество, так что не доставало стульев, и многие толпились и жались по стенам. Мертвая тишина царила в храме, нарушаемая лишь едва слышным возгласом священнослужителя. Но вот возглас окончился и «amen» громоносных теноров огласил стены. На хорах в отдалении расположенный орган начал мелодию и ее подхватил громадный хор внизу, аккомпанируемый несколькими контрабасами. Впечатление было грандиозное и пение приятное для слуха; но трудно было заставить себя думать, что находишься в храме: эти ряды стульев, эти контрабасы с смычками, эти свиторы (suisse) в театральных костюмах, с булавами в руках и в треугольных шляпах на головах, и самый хор с своим артистическим напевом – все это имело характер концерта, но не богослужения. По окончании пения орган в отдалении продолжал еще мелодию, которая потом как бы и замерла на хорах. Надо быть католиком, чтобы из этого моря эстетики почерпнуть хоть каплю религиозного чувства.

На следующей день, в воскресенье, мерные удары колокола созывали православных богомольцев в русскую церковь. На чужбине всегда сильнее чувствуется любовь к родному, и православный «благовест» русского колокола радостною вестью отозвался в моем сердце и с неодолимою силою повлеки меня в православный храм. Богослужение совершал почтенный настоятель церкви протоиерей В. А. Прилежаев: певчие-французы стройно и гармонично пели непонятные для них православные песни и, к удивлению, так отчётливо и хорошо выговаривали слова даже такой длинной песни как символ веры, что заставляли забывать о их национальности и производили впечатление чисто-русского церковного пения. Исполнение Херувимской (№ 3-й Бортнянского) было особенно стройно и хорошо и напоминало в миниатюре пение нашего превосходного александро-невского митрополичьего хора. Богомольцев была полная церковь, быть может, вся русская колония в Париже, и во главе ее его императорское высочество великий князь Николай Николаевич Старший, занимавший место у правого клироса. Таким образом здесь была чисто-русская атмосфера: русское богослужение, русские люди. Густой солидный бас диакона вполне довершали русскую картину. Впрочем нет, не бас диакона довершали эту картину, а русские нищие, стоявшие в притворе. Надо удивляться, откуда взялись русские нищие в Париже, но это факт и объяснение его можно находить разве только в непреложном слове Спасителя: «нищих всегда имеете при себе». Самая церковь, чисто-московского стиля с пятью золотыми главами, производит очень хорошее впечатление и для Парижа служит одною из усердно показываемых его обитателями достопримечательностей. Жаль только, что она стоит на совершенно невыгодном месте, на дворе, окруженном не совсем художественными зданиями, с выходом на ничтожную, глухую, узкую и заброшенную улицу, на которой пустыри с мусором стоят незанятыми по целым десяткам лет. Эта невзрачная обстановка много скрадывает у нее величия и красоты. Внутренность очень благообразна, а боковые углубления с картинами Боголюбова производят сильное эстетическое впечатление. Основание купола занято написанием песни – «Да молчит всякая плоть». Пробежав ее глазами, я заметил несколько довольно грубых грамматических ошибок: причем нельзя было не посетовать на недостаточную внимательность к русской святыне тех, от кого могла зависеть большая правильность текста. Но во всяком случае общее впечатление остается великолепное, и я с вполне удовлетворенным чувством вышел из храма.