Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах

Многое ясно уже и сейчас. Разве сейчас мы не влачим туже судебу, которую имели евреи в течение тысячелетий? Разве мы не находимся сейчас «в рассеянии»? Самое слово это взято нами из еврейской практики. Разве сейчас мы не испытываем те же самые «ограничения в правах», которые раньше применяли к евреям? Разве наши «визные муки» не напоминают до поразительности стеснений, которые были испробованы евреями по причине «черты оседлости»? Разве нансеновские паспорта, которые являются своего рода волчьим билетом, заграждающим путь, не напоминают надпись «иудейского вероисповедания», которую мы делали на еврейских паспортах, запирая этим для евреев многие двери?

(Шульгин В. В. «Что нам в них не нравится…». Об антисемитизме в России. 2-е издание. Париж, 1930)

Как известно, Франция признала нансеновский паспорт только в 1924 году. Получение этого документа было возможным после соблюдения несложной бюрократической процедуры: заполнения формуляра установленного образца в Префектуре по месту фактического проживания и уплаты государственной пошлины в размере 35 франков. При этом этот квазидокумент необходимо было ежегодно продлевать. Хотя он и не устранял трудностей при переезде из одной страны в другую или при получении разрешения на работу и не давал прав на получение пособий по инвалидности, болезни, безработице, обладателями таких паспортов только на территории Франции по различным подсчетам были от 67 до 71 тысячи беженцев из России. Кроме того, уже в 1927 году «нансеновцы» получили некоторые преимущества — теперь, согласно циркуляру Министра внутренних дел республики от 18 июня 1927 года, право на налоговые льготы для многодетных семей распространялось не только на граждан Франции, но и на беженцев, при том обязательном условии, что русские платили французские налоги наравне с гражданами этой страны.

Беженцы на основании национального паспорта могли получить carte d' identite'. Для её получения русским чинам, служившим во французской армии или в составе русского экспедиционного корпуса, которых насчитывалось не менее 46 000 человек, в том числе 750 офицеров, достаточно было свидетельства, тем, кто проходил службу в иностранном легионе, — увольнительного билета. (Наши жалобы — глас вопиющего в пустыне. Судьба русских солдат французского иностранного легиона. 1920–1925 гг. / Сост. З. С. Бочарова И Исторический архив. 2011. № 2. С. 131–147).

Заявление о carte d' identite' подавалось на специальном бесплатном бланке, выдаваемом в префектуре. В нём эмигрант указывал в том числе фамилию и адреса двух французских граждан, которые в случае надобности могли дать справку о просителе. К прошению прилагались копия паспорта, с которым иностранец прибыл во Францию (с визой французского консула), 4 фото, удостоверение о месте жительства (certificat de domicile), заверенное комиссаром полиции, и квитанция об уплате госпошлины.

Правда, иногда процедура получения этого документа отнимала немало времени. Наталья Кодрянская — подруга и биограф А. М. Ремизова — приводит такой эпизод: «„Мастер слова и живописец образов“, символист Алексей Ремизов в 1923 году переехал из Берлина в Париж. Когда ему потребовалось продлить удостоверение беженца в местной префектуре, то выяснилось, что ожидание приёма может занять не один день, — желающих было много. На встрече с чиновниками Алексей Михайлович решил выглядеть соответствующе: надел высокую суконную шапку с мехом, калоши на несколько размеров больше, поверх пальто закутался в красную женскую шаль, перевязав её по-бабьи: крестом на груди. Продрогшая очередь в присутствии при его появлении расступилась, но не экзотический внешний вид посетителя решил дело — в парижских префектурах и генералов в исподнем видали, — а текст прошения, исполненный с каллиграфической роскошью. Ремизов, который отличался беззаветной любовью к письму с излишествами, оказался на приёме у чиновника, одержимого тем же недугом — страстью к каллиграфии. Искомое удостоверение было оформлено немедленно и без всякой очереди» (Кодрянская Н. В. Алексей Ремизов. Париж: Б.и., 1959).