Жизнеописание Михаила Булгакова

Замогильное веселье, царящее на страницах «Мастера и Маргариты» по поводу исчезновения одного за другим обитателей квартиры № 50, и отказ повествователя в Эпилоге романа (1939) от объяснения загадочных происшествий – литературная проекция реакции Булгакова на массовый террор 1937–1938 годов, который в его доме воспринимается в преломлении через несколько призм. Здесь важна оценка Булгаковым своего положения как уникального, не совмещаемого ни с одной социальной группой и не улучшающегося при любом повороте политической ситуации. Эта самооценка зафиксирована еще в первой половине 1925 года в журнальной (оставшейся не напечатанной) редакции финала «Белой гвардии», во сне Алексея Турбина: «В кольце событий, сменяющих друг друга, одно ясно – Турбин всегда при пиковом интересе, Турбин всегда и всем враг»[206]. Сравним с этим донесение осведомителя – записанные им в доме Булгакова 7 ноября 1936 года слова хозяина дома: «Меня травят так, как никогда и никого не травили: и сверху, и снизу, и с боков. 〈…〉 Для меня нет никаких событий, которые бы меня сейчас интересовали и волновали. Ну, был процесс – троцкисты, ну, еще будет – ведь я же не полноправный гражданин, чтобы иметь свое суждение. Я поднадзорный, у которого нет только конвойных. Что бы ни происходило в стране, результатом всего этого будет продолжение моей травли»[207].

Однако в романе, претендующем на роль всеобъясняющей книги и, возможно, Новейшего Завета, возвращается с еще большей определенностью и жесткостью система, выстроенная в 1929 году в «Мольере». Стремящаяся быть справедливой, могущественная (в том числе самодержавная) власть этически отделена от доносчиков. Их услугами охотно пользуются фанатики-идеологи (от Шаррона до Каифы). Власть же стремится их сурово наказать – нелегитимным образом. По распоряжению Пилата убивают Иуду, по распоряжению Воланда – барона Майгеля (про которого, по реплике Воланда, «злые языки уже уронили слово – наушник и шпион»). Намечена градация – Алоизий Могарыч (по единичному, по-видимому, и сугубо корыстному доносу которого Мастер был арестован) напуган и наказан, но оставлен живым и в эпилоге оказывается финдиректором Варьете. (В этом угадывается проекция на судьбу того посетителя дома Булгакова, чьи визиты доставляли хозяину дома, как увидим далее, странное удовлетворение и о чьей гибели он, возможно, сожалел.)

Не в силах различить новизну тоталитаризма, на деле только внешне напоминавшего монархию – самою силою и безраздельностью власти, Булгаков продолжал то так, то сяк прикладывать к нему мерки монархического устройства общества. Как человек консервативных взглядов, до 27 лет живший в определенном государственном устройстве, а затем наблюдавший в течение нескольких лет картину разрушения государственности, он не мог, по-видимому, вообразить себе саму степень беззакония – не в годы революции и войны (этим опытом он располагал), а позже, при становления новой государственности. Строившееся в «одной, отдельно взятой стране» государство не имело аналогов в истории (только в современности, где набирал силу получивший власть германский фашизм), а мышление Булгакова было сугубо историческим.

Он все пытается понять, интенсивно общаясь в 1937 году с новым знакомым, – действительно ли перед ним посланник партии, т. е. – власти! И так и не успевает понять, что перед ним – посланник НКВД, а также – что это одно и то же.

Следует также обратить внимание читателя (прежде чем перейти непосредственно к материалу), на особенности отношения Булгакова к тем секретным сотрудникам НКВД, чьи функции были для него очевидны. Первый аспект этого отношения более или менее понятен из записей Е. С. Разговоры с осведомителями были для Булгакова способом осведомить органы о своих настроениях и намерениях в той форме и тех дозах, в которых сам считал нужным; свою возможность контролировать трансляцию такой информации он, по-видимому (как показывает выведенный сегодня на поверхность поток доносов), преувеличивал.

Второй аспект – более сложен и прояснился для нас в свое время только из личных бесед с Е. С. (правда, получив впоследствии подтверждение и в некоторых ее дневниковых записях).

Приведем свою запись от 12 ноября 1969 года об одном из мемуарных рассказов Е. С. Булгаковой во время наших с нею тогдашних многочасовых бесед: «…о Э. Жуховицком (Е. С. с неохотой назвала в ответ на уточняющий вопрос это имя, которое в тот год – до знакомства с дневниками Е. С. – автору данной работы еще ничего не говорило. – М. Ч., 1996) – как Булгаков говорил: „Позвони этому подлецу“ (он знал), как тот приходил – „толстый, плотоядный“, как Булгаков начинал с ним игру:

– Хочу за границу поехать. (Е. С. артистически разыгрывала мечтательно-беспечную интонацию и мимику говорящего.)

– Вы бы сначала, М. А., на заводы, написали бы о рабочем классе, а там уж и за границу.

– А я, знаете, решил наоборот – сначала за границу, а потом уж о рабочем классе. Вот, вместе с Еленой Сергеевной поедем.