Жизнеописание Михаила Булгакова

12 сентября Жуховицкий вновь у них в доме – за сведениями для Вельса: «Вельс хочет писать статью о Булгакове – в Америке». «Звонок Жуховицкого: „Что вам пишут из Парижа?“» 14 декабря Жуховицкий вновь в их доме среди других гостей[217].

2 декабря 1934 года: «Второй спектакль „Пиквика“ (речь идет об инсценировке «Записок Пиквикского клуба», где Булгаков выступил в качестве актера МХАТа – в роли Судьи. – М. Ч.). После спектакля у нас Лямин (Н. Н. Лямин, приятель Булгакова с «пречистенского» периода. – М. Ч.) и Конский, молодой актер, он гримируется в одной уборной с М. А.»[218]

Г. Г. Конский становится частым гостем в доме, и записи Е. С. (начиная с 5 декабря 1934 года мы цитируем их уже по подлинному дневнику – текстологические пояснения см. выше) фиксируют, как увидим далее, все более настороженное отношение хозяев дома к деталям его поведения.

14 декабря 1934 года у Булгаковых гости, среди них Жуховицкий. «Пикантнейшее сообщение, – записывала, как обычно, той же ночью Е. С., – оказывается, что Анатолий Каменский, который года четыре тому назад уехал за границу, стал невозвращенцем, шельмовал СССР – теперь находится в Москве! Тут Миша не выдержал и сказал: „Ну, это уже мистика, товарищи!“ Жуховицкий был сам не свой, что-то врал, бегал глазами и был дико сконфужен. Для меня он теперь совсем понятен; мы не раз ловили его с Мишей на лжи»[219]. Функции осведомителя того разряда, к которому был, по-видимому, отнесен Жуховицкий, включали в себя, как видно по записям Е. С., и постоянную идеологическую «обработку» объекта – в первую очередь с провокационными целями, а также ради постоянного психологического давления. Возраставшая двусмысленность советского общественного быта (не выпускали за границу лояльно державшегося Булгакова – и свободно впускали «невозвращенца»), все более пронизывавшегося задачами сыска, в моменты своего особенно наглядного обнаружения заставляла «конфузиться» тех, кто обязан был постоянно демонстрировать высокий смысл и строгую рациональность всего происходящего.

В атмосфере резкого политического похолодания (убийство Кирова и сразу вслед – постановление ЦИК об особых, ускоренных методах следствия и суда), безграничного расширения слежки, всеобщей настороженности зимой 1934–1935 годов Булгаков приступает к работе над пьесой о Пушкине, задуманной осенью 1934 года. С первых же набросков среди персонажей пьесы появлялся Шпион и вводилось – устами Дубельта – сопоставление его с Иудой Искариотским, к тому времени уже давно ставшим персонажем «романа о дьяволе», работа над которым шла необъявленно, параллельно со всеми другими – легализованными – замыслами. Введенная таким образом параллель между Пушкиным и Христом сложными связями соединяла пьесу с романом, где появление героя («Явление героя» – название главы, в которой он появляется в романе) современного плана действия – Поэта, затем Мастера – все более приобретало черты второго пришествия, оставшегося неузнанным столичными жителями[220].

В первой же картине (квартира Пушкина на Мойке) черновой редакции пьесы (январь—март 1935 года) на сцене – соглядатай (не распознанный, конечно, домочадцами поэта). Пьеса начиналась пушкинскими строками (их напевала за фортепиано Александра), но первые же реплики принадлежали соглядатаю-часовщику: «Дозвольте узнать, это чье же сочинение будет?» Оставшись один, соглядатай (имя которого – Меняев или Битков – еще не определено) «оставляет часы, подбегает к фортепиано, переворачивает и рассматривает ноты, прислушиваясь, не идет ли кто. Затем бросается к двери кабинета со свечой в руках, заглядывает туда, но войти не решается. Поколебавшись, уходит в кабинет, через некоторое время виден в кабинете у книжной полки, читает названия на корешках, слышит шаги, возвращается в гостиную, ставит свечу на место»[221]. Описание интерьера почти повторяет интерьер квартиры Булгакова, которую он обживает с февраля минувшего года[222].

12 февраля 1935 года Булгаков читает с 4-й по 8-ю картины пьесы своему консультанту и предполагаемому соавтору В. В. Вересаеву. В тот же день Е. С. записала: «Старику больше всего понравилась четвертая картина – в жандармском отделении»[223]. Эта картина состояла в основном из беседы Дубельта с двумя своими секретными сотрудниками – Меняевым (Битковым) и Боголюбовым (Богомоловым, Богомазовым). Диалоги с Меняевым автор, несомненно, обращал не только будущему зрителю, но и своему непосредственному окружению.

«В секретном наблюдении за камер-юнкером Пушкиным… 〈…〉 Проник дважды я в самое квартиру камер-юнкера Пушкина.

Дубельт. Ишь, ловкач! По шее тебе не накостыляли?

Меняев. Миловал бог»[224].

26 марта 1935 года: «Гриша К. явился сегодня без звонка часа в три. Очень я к нему присматриваюсь – что за фигура. Вопросы задает без конца. Разговоры ведет на точно те же темы и в той же манере, как и Кантор., и Жуховицкий».

(В печатной версии записи весь цитируемый отрывок отсутствует[225]).

27 марта черновая редакция «Александра Пушкина» была завершена.