Жизнеописание

Когда был визирский стан в Мачине[90], главный поставщик мяса послал сына моего с одним своим человеком собрать овец в Филиппопольской округе[91]. И собрали они. И тот ага послал сына моего с двадцатью тысячами овец в стан визиря. И оставил сын мой около семисот отборных баранов в селе нашем, чтобы, когда пройдет там его ага, продал бы их. И когда пришел ага, продал их. Взяли их хаджи[92] Власий и Матфей. И дали их одному человеку, чтобы пошел в Андрианополь[93] и продал их в дни курбан-байрама[94] турецкого. И когда дошли они до Фандаклии[95], случилась ссора между овчарами, и убили одного из них. Схватил их тамошний султан и посадил в темницу, а овец тех присвоил. В те дни вышел из Адрианополя главный начальник стражников караулить горные проходы, чтобы не бежали турки из войска. И передал султан тех заключенных начальнику стражников. А мы о том никаких вестей не имели. Однажды пришли в село наше двадцать стражников узнать, кто продал тех овец. А старшины наши сказали: «Эти овцы были проданы в поповом доме, его спросите, кто их продал, и кто их купил, он знает, а мы не знаем!». И позвали меня туда и отдали в руки тем мучителям стражникам. И привели нас троих к начальнику стражников в Сливен. А он собрался охать в Казанлык[96] и передал нас приставу[97]. Поднялись они и пошли тем полем в Коритен[98]. Был месяца июля двадцать третий день. И пора была знойная и горячая, как огонь. А нам связали руки назад и принудили меня пешим идти. Шли мы часа два и от зноя уморились, потому что они были на конях, а мы пешие. Как же возможно было наравне идти! Хаджи Власий, будучи более старым, упал на землю и обмер. Послал пристав просить начальника стражников, потому что он был близко позади нас, посадить нас на коней наших. А он сказал: «Нет ли у него булавы бить их, чтобы шли. А если не могут идти, пусть им отсечет головы и оставит их!». И как услышали мы это, упало в нас сердце, не знали мы, что нам делать. Сговорились и пообещали тому приставу тридцать грошей, ибо турки падки на деньги. И когда отдалились мы немного, посадили нас на коней наших. И дошли мы до села Коритен и там остановились на ночлег. И прошло близ часу, и привели меня к начальнику стражников. И сперва спросили меня: «Кто продал этих овец?». И я сказал: «Ислам-ага[99], а хаджи Власий их купил!». «И сколько продал?». И я сказал: «Семьсот!». «А не продал ли еще?». А я сказал: «Не знаю, только лишь столько знаю!». — «Не знаешь, негодник такой!». И тотчас приказал повалить меня ничком на землю. И сели на меня трое и начали бить меня по босым ногам: сохрани бог от битья стражников немилостивого! Били меня и приговаривали: «Скажи, сколько овец продал!». И я, не смогши больше терпеть, ибо словно перерезало у меня сердце от боли, сказал: «Пустите меня, чтобы я сказал вам!». И оставили меня. «Скажи!» — говорит. «Знаю — сказал, — что продал главному поставщику мяса и двоим гуртовщикам еще овец, но сколько овец и за сколько их продал, не знаю». Тогда закричал он: «Скорее идите и повесьте этого негодника!». И поволокли меня стражники вешать. Я вырываюсь к начальнику стражников, а они меня волокут, разодрали на мне одежду, забыл я и побои, и боль. И тогда заступились некоторые аги, которые были у него, и вымолили меня от повешения. И заковали нас в железные цепи с другими узниками, коих было человек двадцать пять — турок, христиан, цыган. Но больше было албанцев, сбежавших из войска, которое победил московец у Мачина. И хаджи Власия били не меньше. И всякий день сажали на кол[100] из тех албанцев на глазах наших. И приходили стражники к нам и стращали нас, что хотят и нас на кол посадить. И после упросили мы тех аг, и они вымолили нам освобождение спустя пять дней. И платили мы пеню в тысячу пятьсот грошей, и отпустили нас, но овчаров он не отпустил, и сказал: «Когда поеду в Адрианополь, тогда отпущу их!». Но пока собрался он ехать в Адрианополь, пришло ему увольнение. И остались те овчары, наши сельчане, в темнице. А чего натерпелись мы от их жен! Проезжал один паша через село, и те жены пошли и подали жалобу на нас. А мне что делать — вот те другая беда! И я, услыхав это, убежал в лес и сидел там два дня, доколе не уехал паша. И сидели те овчары там взаперти три месяца. И после получил главный поставщик мяса[101] фирман от визиря и освободил овчаров, и овец взял у тамошнего султана. И от пени той взял половину у начальника стражников: 750 грошей. Этот начальник стражников был из Карнобата[102] Сербезоглу именем Мехмет[103]. Как кончилось все это дело, всю ту зиму прожил я в доме моем. А как не давал мне владыка позволения служить литургию — священники укоряли меня всякий день. И как отдали меня старейшины сельские без вины начальнику стражников, а я столько услужил им во всех сельских делах, — столько раз представал перед визирским советом ради помощи селу! Двадцать лет обучал детей их книжному учению, и каждое воскресенье и на каждый праздник говорил поучение. И столько труда подъял я, и столько добра им сделал, и телесного, и душевного, а они напоследок предали меня в руки начальнику стражников, чтобы он убил меня. И отягчился я этим — одно от этого и другое от поповских укоров, что-де кормили меня как слепца, и от этого отягчения встал и пошел я в Анхиалскую епархию[104]. И владыка принял меня с радостью и дал мне приход из двенадцати сел вместе с Карнобатом[105]. Знал я, что там Сербезоглу, что взял пеню с нас, что отобрали у него ее назад по указу. Но я уповал на правду, так как тех овец ни продал, ни купил, а лишь были они проданы и куплены в моем доме. И когда пришел я туда быть там попом, радовались мне христиане очень. И с марта до святой троицы[106] жил я себе мирно. И в тот день пришел фирман быть ему (Сербезоглу.— Н. Д) опять начальником стражников. И тотчас послал он слуг, и схватили меня и посадили в страшную темницу. И держал он меня четыре дня, и не сделал мне никакого вреда, потому что была в те дни в Карнобате ярмарка[107] и был один тамошний султан гостем в доме его. Потому не было ему возможно сделать мне зло. Было нас четверо на одной короткой цепи, и не могли мы лечь никак, и если ложилось из нас двое, другие двое сидели. Приходили ко мне темничцые сторожа, и ругали меня, и говорили: «Как только уедет султан, тотчас набьем тебя поперек на кол, чтоб помнил ты, как брать назад пеню у начальника стражников!». И не пускали приходить к нам никого из христиан. И глядел я, словно вол, как всякий час могут умертвить меня. На пятый день уехал восвояси султан, и лишь только выехал он из ворот, тотчас пришел темничный сторож и спросил меня: «Как твое имя, скажи правду!». И я ему сказал. Хотел получить судебный приговор, чтобы убить меня. Услыхав это, христиане из города и из сел, что пришли на ярмарку, собрались просить за меня. Мужчины поклонились одному любимому султаном человеку, а женщины поклонились матери его. И попросила мать его обречь (дать. — Н. Д.) меня ей, чтобы не повергло в скорбь христиан мое убиение. И с великими мольбами избавили меня от той лютой смерти. И так как заклялся он убить меня, то в тот день посадил на кол вместо меня одного урука[108], который был убийца. А ту пеню, что взяли у него назад, он повторно взял с меня сполна.