Жнец и его тень

— Воздухом я повелеваю, над огнём нет у меня власти, — с мрачной обречённостью наставник покачал головой. Провёл ладонью по спине, словно боль с ним разделял. — Держись, мой милый князь. Ты должен быть сильным.

Услышать этого «князя» от него было горше, чем от любого другого. Если Велеслав так говорит — всё, нет обратной дороги. Слёзы на ткань потекли без всякой меры — пусть их текут, здесь, в надёжных объятиях, никто тех слёз не увидит.

В курган заносили накрепко заколоченный гроб — князь должен быть великим даже в своей смерти, а какое величие в обгорелом остове?

Новый владыка Старохронска стоял на холме чуть поодаль, ветер трепал его тёмный багровый плащ, а золотой венец сдавливает виски нестерпимым грузом. Всё бремя власти, к которому он готовился — но всё равно оказался не готов, свалилось на плечи единым мигом.

«Князь умер. Да здравствует князь!»

Кто-то из бояр — в тот момент он даже не запомнил его лица, произнеся роковые слова, опустил злосчастный венец на голову, когда в соседней башне ещё разгребали пепелище. Всё правильно — у города всегда должен быть князь. Только от этого ничуть не легче.

Одно лишь присутствие Велеслава придавало сил. В чёрной робе, покрой слегка ромейский напоминает, все эти дни он неизменно был у молодого князя за левым плечом. Слуги новым обликом наставника остались недовольны, судачили, что теперь на жнеца душ стал похож, пуще того — а не он ли, колдун окаянный, смерть в княжескую семью пригласил, когда и до последнего из рода доберётся?

Ничего-то холопы дурные не понимают! Траур по батюшке выражает, как ещё это можно трактовать? Однажды князь вовсе гневно отчитал какого-то служку, чтобы язык свой поганый за зубами держал. Велеслав тогда ему ладонь на плечо опустил, покачал головой, мол не трать на них своего красноречия. Вот бы самому такой выдержке научиться!

Да вот только некогда больше учиться — время уроков прошло, жизнь в настоящий бой бросила. Едва тризну справили, заявились на следующий день кто из крепости, кто из посада — каждому до князя дело есть. Отец этот обычай завёл — чтобы в народе недовольство не копилось, в назначенный день каждый мог прийти, своими горестями поделиться.

Молодой князь, завидев толпу в окно, заметался по светлице, как раненый зверь. Догадывался ведь, что не посмотрят на года и опыт — мудрости будут ждать, как от законного владыки.

— Что с тобой, мой милый князь? — ласковый голос застал врасплох, заставил замереть на месте.

Он посмотрел на наставника и ответил, ничего не тая:

— Я боюсь, что не справлюсь.

— Не стоит. Я буду рядом.

От него исходило такое спокойствие, какое ждёшь от статуй, высеченных в камне. И будто бы княжеская ноша враз легче стала. Позволил князь на себя плащ накинуть, голову золотом увенчать — вместе ведь ничего не страшно.

В тронном зале яблоку негде упасть от просителей. Стоило только на трон опуститься — так и загалдели разом, что толкуют — не рапознать.

— Скажи им, чтобы по очереди говорили, — шепнул Велеслав на ухо. — И вон тому бородатому вели докладывать первым.

— Тихо!

Робко прозвучало, несолидно. Но люди на первый раз простили оплошность — впрямь замолчали.

— Вот ты сказывай.

Мужик, в яркой рубахе, из зажиточных, поясно поклонился и начал на кого-то бочку катить, мол обманул, не выполнил... Закончил свою речь подобострастным:

— И как нам поступить, княже, повелишь?

Князь тревожно оглянулся на Велеслава — вот что говорить, когда он почитай всё прослушал, другие мысли в голове вертелись. Об отце, о пожаре, о престоле... Наставник и ухом не повёл, степенно ответил :

— Три пуда ржи...

И давай шпарить, как по писаному. Ловко и разумно получается, коли не прислушиваться, а прислушаться никаких сил душевных нет.

— Верно я говорю, мой князь?

Просить повторить — только опозориться перед челядью, да и толку от того не будет. Князь украдкой на просителя посмотрел — лицо вроде посветлело, доволен предложением.

— Быть посему, — важно кинул, в который раз Велеславу доверился.

Одного, другого так выслушал... а вроде и не сложно быть князем! Знай сиди себе и со всем с умным видом соглашайся. Только бы не зевнуть ненароком! Но уж это сумел, выдержал.

При всех Велеслав ничего ему не сказал — княжьим гласом искусно притворялся. Лишь вечером, когда пришёл ветра утихомирить — хоть он и в другие покои перебрался, а будто преследовали проклятые! — молвил с искренней гордостью:

— Держался ты великолепно, милый князь. Как истинный сын своего отца.

Немного совестно стало за похвалу:

— Но я же ведь ничего не сделал...

— Ты был для них знаком, светом, который так нужен в тяжёлый час.

И то верно! Кому, как не ему понимать, как важно ощущение, будто кто-то тебя защитит вопреки невзгодам. Князь должен быть наставником для народа — каким был для него самого Велеслав. Поверив в себя, он крепко уснул без тревожных снов — впервые с самого пожара.

На утро мысль засвербила, что хочется отплатить за такую заботу. Шесть лет Велеслав, себя позабыв, за ним ходит — ну а он? Хотя что некоронованный княжич может ценного подарить? Зато теперь, когда князем стал — раздолье.