Жонглёр

Француз, не тратя времени на пустые разговоры, орудуя штык-ножом, стал резать дёрн, готовя место под кострище. Леонид отстегнул другой штык и отправился за топливом. Проходя мимо Якоба, лежащего на носилках, взглянул на него. Лицо было бледным, вокруг глаз появились отчётливые тёмные круги. Кожа стала пергаментной, хрупкость и ломкость подчёркивалась угольной щетиной, которая неряшливо затягивала щёки, подбородок и шею. Казалось, что белая маска лежит на серых тряпках. И без того тонкий нос ещё сильнее заострился и превратился в крючок. Леонид потрогал лоб: он был горяч и сух. Прижав пальцы к шее, ощутил нитевидный пульс. Чтобы раненого не изнуряло солнце, Фирсанов втащил носилки поглубже в тень. Помочь больше бедняге было нельзя.

Когда из-за ветвей тихо возник Йен с какой-то мелкой антилопой или косулей, на поляне уже бездымно горел костёр. Мясо пожарили быстро и с небывалым аппетитом съели. Потом каждый забился поглубже в тень и погрузился в сон.

Бур разбудил их за два часа до заката. Они снова перекусили, замели следы и ещё до того, как зажглись первые звёзды, отправились в путь. Они шли по лабиринту тропинок, которые непонятно каким образом бур отыскивал в темноте. Лес стал гуще, носильщики часто запинались о коряги. Скорость упала, особенно когда носилки несли Франсуа и Лео. Йен шипел, как змея, и ругался на чём свет стоит. Сколько они прошли за эту ночь – Леонид не знал, но потому, как сократились и без того краткие остановки, было понятно, что они не укладываются в график, намеченный буром. К рассвету у них с французом тела совершенно одеревенели. Они едва несколько раз не уронили носилки и не потеряли раненого. Тогда Йен решил не искушать судьбу и встал на дневной привал. Быстро перекусили холодным мясом и мгновенно забылись сном.

К вечеру их безжалостно растолкали. Они перекусили и собрались выходить. Когда Франсуа попытался помочиться на костёр, то бур взорвался:

– Нельзя! Ты что, больной?!

– Так же быстро и легко!

– Во-первых, нельзя осквернять огонь. Позже обязательно отомстит, подведёт. А во-вторых, запах мочи, который разлетится по округе, вряд ли кого-нибудь отпугнёт, но привлечёт тех, кто обязательно захочет тобой закусить. Вот тебе легко и быстро.

Пристыженный француз особенно тщательно затоптал головешки и разбросал их в разные стороны за пределы поляны. Бур смотрел на него, как на умственно больного дальнего родственника. Прибить нельзя, приходится терпеть.

И снова была ужасная ночь. Йен, конечно, пытался как можно дольше нести носилки. По две, а иногда и по три смены подряд. Но трудно быть одновременно носильщиком и проводником. Русский и француз измотались и безболезненно могли только моргать. Искусанные от чудовищных усилий губы вспухли, отбивая охоту говорить.

На дневном привале третьего дня оба даже не стали есть, а сразу завалились спать.

Йен разбудил их днём.

– Уже выходим? – вскочив во весь рост, но ничего не понимая спросонья, спросил Франсуа.

– Якоб умер, – как-то безлико сказал бур.

– Черт! – выругался француз.

Леонид присел рядом с носилками. Лицо покойника стало жёлто-восковым, штык-нож не мутнел, неприятный запах ударил в нос, едва он откинул куртку. Надавив пальцами на кожу в районе раны, он увидел, как из отверстия появились пузырьки. «Гангрена», – понял Фирсанов.

Ни слова не говоря, он измерил рост умершего и стал рыть могилу. Якоба аккуратно опустили в землю, но прежде чем укрыть лицо курткой, Леонид извлёк из своего кармана две монеты и положил на глаза усопшему. Закидав землёй яму, он спросил у Йена:

– Верующий?

– А как же иначе? – словно эхо откликнулся бур.

Несколькими ударами Фирсанов срубил крест и воткнул его в изголовье холмика.

– Прочти молитву! – приказал он Йену.

– Вечный покой даруй усопшему рабу твоему Якобу Йенсону, Господи, и да сияет ему свет вечный. Да покоится он в мире. Аминь, – не стал рассусоливать бур. А и чего, на самом деле? Главное сказано. Русский и француз ещё стояли над могилой, а он уже собирал свои манатки. Правда, сборы были короткими – куртка да захваченная винтовка.

– Ты куда? – удивился Франсуа.

– Домой! – спокойно ответил Йен.

– А назад, к своим? – не сообразил боец Европейского легиона.

– Конечно, к своим. Только свои у нас теперь разные. Я к семье, к своим полям и коровкам.

– А мы? – продолжал упорствовать француз.

– А вы куда хотите. Дорог много. Весь белый свет. Это у меня дорога одна.

– А как же мы дойдём до наших, – особенно выделил это слово Леонид, – мы же местности не знаем? И в здешних звёздах не смыслим, – на всякий случай спросил он у Франсуа. – Ты знаешь?

– Нет, – пытаясь разобраться в происходящим, ответил француз.

– Идите от этой звезды к этой, – прочертил им линию среди разгорающихся точек на угольном небе Йен. – Как раз придёте в район Питерсбурга.

– А это сколько миль? – поинтересовался Фирсанов.

– Ну, чтоб наверняка и не попасться в британские лапы, нужно будет дать крюк в миль пятьдесят, семьдесят пять.

– Сколько? – изумился Франсуа.

– Сто, – назвал реальную цифру бур.

– И ты хотел с грузом пройти это расстояние за два-три дня?