Жонглёр

– Я же говорил, что у тебя талант, – сказал Франсуа и пошёл за ними.

Дорога до родной деревни Прошки заняла полдня. Они едва поспевали за освобождённым, а у того, казалось, за спиной выросли крылья. Он взлетал вверх по склонам горы, по мало заметным звериным тропам, перемахивал через ручьи с задором, торопил освободителей или смотрел на них с нескрываемой тоской. Наконец, они прибыли.

Естественно, первыми, кто встретил их маленький, но победоносный отряд, была ватага черномазых полуголых и совсем голых ребятишек. Они облепили их со всех сторон, они тянули в разные стороны, требуя ответы на тысячу вопросов от уже оплаканного соплеменника. Удивлённо цокали языками, хватали Франсуа и Леонида за всё, что можно схватить и до чего могли дотянуться. Особо нахальные хватались за винтовки. Помня случай на базаре Претории, Фирсанов не рисковал нагибаться.

Наконец, эта орущая и галдящая, как стая голодных воробьёв, толпа подошла к круглой хижине под конической соломенной крышей. В деревне все дома были такими же, а эта превосходила все другие своими размерами. Тут разом все замолкли. Повисла нереальная, но такая долгожданная тишина.

Перед входом «Прошка» застыл на немного, собрался и требовательным жестом позвал белых за собой. Втянул живот и воздух, а затем, как мышка, шмыгнул внутрь.

После режущего солнечного света прохлада и сумрак хижины ласкали уставших путников. Но первое, что увидел Леонид – висящую в воздухе скромную шапочку из шкуры ягуара. Нечто среднее между пилоткой и короной. Под ней парили и моргали глаза, которые очень внимательно следили за вошедшими. Едва вошедшие привыкли к полумраку, на заднем плане обозначился силуэт крупного тучного мужчины с обнажённым торсом. На плечах толстяка по-барски лежала шкура атласно-чёрной пантеры. Почти всю грудь покрывало ожерелье из камней и клыков. «Скорей всего, – подумал Фирсанов, – король или староста, но тогда уж очень богатой деревни». За спиной короля-вождя трепетало какое-то существо, тоже разукрашенное перьями и шкурами. Оба находились на возвышении, устланном многочисленными шкурами антилоп и зебр. Едва Прошка появился, неожиданно вспыхнула ослепительная улыбка, и, утробно ухая, толстяк призывно похлопал себя по груди. Спасённый взвизгнул и зарылся носом в бесчисленные цацки и бирюльки. А его хлопали по спине и ласково гудели, как несколько кафедральных органов сразу.

Когда трогательная сцена обретения «блудного сына» завершилась, Франсуа и Леонид заметным кивком гордо приветствовали хозяина. Внутренний голос подсказывал им, что это единственно верная линия поведения. Их стали пристально рассматривать в четыре глаза. Прошка заговорил. Тирада была краткой, но эмоциональной. В ответ зазвучал такой низкий голос, что он больше походил на грозный рык льва. Разобрать нюансы интонаций не удалось, но юноша ожил. Вместо долгого рассказа он показал эпическую пантомиму: «Моё прекрасное спасение», которую скупо комментировал в исключительных случаях.

Парень гибко двигался по всему пространству пред возвышением. Показ начался с атаки незнакомых воинов, яростной борьбы и позорного пленения. Но тут, хвала богам, пришло неожиданное спасение в лице белых. Их появление сверху и залпы по врагам были выделены особо. Леонид не ожидал, что юноша так точно все запечатлел в своей памяти. Представление было почти без слов, но казалось, что отзвучал большой оркестр. По окончании рассказа, Прошка, как хороший артист в ожидании аплодисментов, застыл в почтительном поклоне перед публикой. Правильнее сказать, перед единственным зрителем.

Леопардовая шапочка ожила, поёрзала на месте и изрекла что-то басовитое. Прошка с широкой улыбкой засветился и ожил. Неожиданно заверещало существо из-за спины, но истерику оборвал львиноподобный рык, от которого всем, даже Франсуа и Леониду, стало не по себе. И вдруг главный зритель, громко сопя, поднялся и, резво переваливаясь на монументальных ногах, направился к выходу. Гостей Прошка жестами поманил следом.

На площади собрались наверное все жители. С появлением толстяка гул стих, народ подсобрался и застыл в ожидании. Окинув своих подчинённых суровым взором, главный со звоном ударил растопыренными ладонями себя по животу и прорычал в толпу несколько раз. Публика взорвалась ответными радостными криками и воплями. Сквозь всеобщий гам и гвалт донеслось:

– Масса Лео! Масса Лео!

Через площадь, наплевав на все местные приличия, бежал чернокожий юноша Нтсвана, наречённый когда-то Ванькою! Он уткнулся Фирсанову в грудь, потом поднял на него счастливые глаза.

– Я знать! Я знать, мы обязательно маленький встлеча! И большая ладость!

– Ваня, Ваня, друг сердечный, как же я рад тебя видеть! Особенно сейчас! – растрогался Фирсанов.