Жребий изгоев

Гонцы подскакали скоро – двое воев из дружины самого Колояра Добрынича. Обоих их князь знал – на лицо, вестимо, не по имени. Попадались на глаза зимой в Тьмуторокани.

Вот он и возвращается обратно в Тьмуторокань с ещё большей силой, чем был раньше. И опять его ждут в городе.

Князь дождался, пока вои поравняются с ним и нетерпеливо бросил:

– Ну?!

– На словах велено передать, княже, – передний вой, совсем ещё молодой, едва года на три старше Шепеля, перевёл дыхание и выпалил единым духом. – Ворота отворены, тысяцкий ждёт, и вся тьмутороканская господа тоже. Против тебя один только князь Глеб Святославич с дружиной.

Ростислав удовлетворённо кивнул. Примерно этого он и ждал, теперь только надо поспешить войти в эти отворённые ворота, пока Глеб не спохватился. Выстоять против Ростислава, он всё одно не сможет – у опального князя сейчас дружина не меньше чем у самого великого князя, тысячи две с половиной наберётся – кубанцы и донцы, ясы и касоги, и вся Тьмуторокань за него, да и Корчев подсобит. А у Глеба в лучшем случае сотен пять. Но кровь проливать не хочется – чего зазря-то, когда можно и без того обойтись.

Город, как всегда, показался внезапно – просто выплыл из полупрозрачной туманной дымки. Ростислав всё никак не мог привыкнуть – русские города стояли обычно на высоком холме над рекой, ограждались от поля, от степи или от леса. А Тьмуторокань стояла на открытом месте – ни холма, ни валов.

Только каменные стены в три человеческих роста – остались стены ещё от греков, которые владели городом когда-то давно. Так давно, что и представить смутно.

Теперь стены эти уже не те – кое-где и пониже. И выделяются в них заплаты из иного камня, не греческой кладки – подновляли эти стены не раз после того, как гунны их обрушили. И немногочисленные русские рубленые избы возле каменных стен смотрелись непривычно, если не сказать – чуждо.

А всё же высятся в каменной Тьмуторокани русские терема – куда Русь пришла, туда она на века пришла.

Князь невольно залюбовался – он полюбил этот город с самой первой встречи, с первого быванья в нём; полюбил каменные мостовые широких улиц и кривые горбатые улочки с каменистыми дорожками, поросшие курчавым виноградником, где редкие избы и терема мешались с портиками и колоннадами; тающие в вышине тёмно-синие горы вдалеке, поросшие густым и матёрым корабельным лесом; полюбил сбегающие к воде пологие песчаные берега и угрюмые скалы над пучинами; лес корабельных мачт у каменных вымолов и рыбачьи лодки на синей морщинистой глади пролива. Непреходяща в сердце человека любовь к морю.

Тьмуторокань ждала.

Ждал и Глеб Святославич.

Как только по степи слух пронёсся – Всеслав вышел из кривских дебрей и внезапно объявился невдалеке от Киева – поспешил Святослав воротиться со всей дружиной в Северскую землю. А князь Глеб, после того, как отец его ушёл, в Тьмуторокани словно в смолу влип. И слушались его явно, и не прекословили ни в чём, а только понимал, что ждут обратно Ростислава. И сам Глеб не сомневался – с того мига, как про Всеслава узнал, так и ждал, что Ростислав воротится.

И воротится Ростислав – и что? На рать вставать против него? А возможешь? Сколько у тебя дружины, Глеб Святославич? Своей – три сотни, да отец, уходя, сотню оставил. А против тебя – и вся Тьмуторокань, где у одного только тысяцкого Колояра оружного народу почти сотня. И иные бояре ещё есть. Кое-кто из них, вестимо, и на твоей стороне, а только против Ростислава всё одно они не выстанут – мало их.

Воротясь из Чернигова вместе с отцом, Глеб хотел было Колояра из тысяцких сместить – всё ещё жгла молодую душу обида за прошлое. Добро ещё отец отговорил – дождались бы мятежа, пожалуй. Тысяцкого город выбирает, и не князю его смещать. Нынешним же тысяцким Тьмуторокань была довольна. Теперь вот сидишь, как муха в смоле, и ждёшь, когда Ростислав с Кубани явится с ратью и разрешит трудности.

Глеб горько усмехнулся.

Когда лазутчики – а Глеб, невзирая на молодой возраст, дело княжье знал и людей своих завёл и в обоих городах, и средь кубанских и донских «козар» – сообщили, что Ростислав идёт на Тьмуторокань, князь собрал городовое боярство и старшую дружину. Говорил, стараясь, чтобы слова дошли до самой души, но видел – всё напрасно. Гридни готовы были в бой хоть сейчас, а вот бояре… Сидели, утупив взгляды и склонив головы, молчали в бороды, кивали согласно, но в изредка вскинутых взглядах князь видел откровенное нежелание воевать за него.

И с этими людьми он вместе правил княжеством четыре года!