Жребий Кузьмы Минина

С воем и свистом влетев в свободный промежуток поля, помчались вдоль войск татарские лучники. Они были на диво резвы и вёртки. Целясь перед собой, мгновенно поворачивались в сёдлах и пускали стрелы в неприятеля. Казалось, невозможно было углядеть за ними и вовремя заслониться. Спорый густой дождь стрел посыпался на поляков. Но второй дружный залп из мушкетов охладил пыл татар. Они враз отпрянули.

На кнехтов двинулись ополченские копейщики, чтобы в единоборстве отвлечь их на себя, позволив своей коннице схватиться с польской. Ратники почти вплотную подошли к неприятелю, и тут случилось небывалое. Иноземцы применили неизвестный ополченцам приём — караколе, под стук барабана ловко перестроясь и переместившись. Копья проткнули только воздух.

Единым плотно сомкнутым скопищем тяжело и медленно стронулась с места шляхетская конница. Ополченцы уже были наказаны за свою неосмотрительность, и рыцарство вознамерилось проучить их более жестоко. Так, чтоб, кто останется в живых, — век помнили.

Пожарский выехал из рядов своего войска. Привстав на стременах, чтоб многим было его видно, вскинул лёгкую персидскую саблю, цепким взглядом глянул влево и вправо. Нигде он не заметил слабины, нигде не усмотрел смятенности, ничто его не насторожило: войско было готово биться без страха. Неспокойный конь под князем, круто выгнув шею и загребая передним копытом, погремливал тяжёлой сбруей, украшенной серебряными бляхами. Пожарский несильно дёрнул повод, пустил коня рысью.

Как туча с тучей, два войска сшиблись в смертельной рубке и попеременно стали теснить друг друга.

Ополченцы силились пробить сплошную стену поляков, но это им никак не удавалось. Шляхта напирала мощно, отбивая таранные наскоки и не рассыпаясь. А если отклонялась на шаг, то вперёд продвигалась уже на два. Молниями блистали сабли и, схлестнувшись, брызгали крошевом искр. Разъярённые кони с пронзительным ржанием вскидывались на дыбы, били передними ногами, кусались. В адской сумятице ломалось железо. Кровь орошала доспехи. Стоны мешались с исступлённым ором. Валились под копыта и погибали в свирепой давке свои и чужие.

Сильны были польские рыцари, а ратникам Пожарского умножала силы отвага. Все давали зарок стоять до конца, не посрамить себя и родной земли. Играючи отбивал удары справный Иван Доможиров и сам не давал пощады. Вламывался в гущу доблестных польских гусар Кондратий Недовесков, с лютостью дрались все смоляне. Не переставали ответно нажимать на врага владимирцы с Измайловым. Рубили наотмашь гайдуков ополченские казаки. Безоглядно, с молодой удалью ратоборствовали Болтин и Жедринский.

Однако всем с той и другой стороны нужна была передышка. Немели намахавшиеся руки, ломило плечи, нестерпимо горело меж лопатками, будто от калёного железа. Тяжёлые доспехи мешали дышать, всё тело под ними обмывалось потом. Разъезжались противники, оставляя на поле скорченные трупы в крови и раскиданное оружие, и вновь смыкались, вновь увечили друг друга и проливали кровь.

Мало-помалу стал ломаться шляхетский строй, из которого вырывались отдельные хоругви. Вихрями закрутило по полю всадников, смешало всех в одну коловерть.

Живой людской вал подхватил Пожарского, и князь с трудом удержал коня, пропуская мимо себя накатистые клокочущие потоки. Надо было оглядеться. Солнце уже стояло над самой головой, а сече конца не угадывалось.

Пожарский с беспокойством обозрел поле брани. Повсюду, насколько доставали глаза, кипела и ярилась битва. Его вполне могло удоволить, что нигде не дрогнули и не отступили ополченцы. С похвальным упорством сражались по правую руку полки Лопаты и Дмитриева, а по левую — Хованский с Турениным. Но что будет после полудня? Князь резко мотнул головой, словно пытаясь отогнать подступающую тревогу, но она не исчезала. Ратники из княжеской охраны заметили, как судорога на миг исказила мрачное лицо Пожарского.

Конь под князем дымился паром, с губ падала пена. Пожарскому подвели другого скакуна. И ополченский воевода устремился вкось по полю, высматривая, где нужна незамедлительная помощь. Его знамя из конца в конец перемещалось за ним.

Не обмануло дурное предчувствие Пожарского. Чтобы добиться перевеса наверняка, Ходкевич бросил на ополченцев большие свежие силы. На поле высыпали удалые черкасы Зборовского и атаманов Ширая с Наливайкою. Ловко закрутили они вскинутыми саблями, замелькали повсюду высокими бараньими шапками и чёрными киреями, заблажили по-сечевому:

— Пугу!.. Пугу!.. Пугу!..

И не выдержали мощного накатного удара ополченцы. Будто крутым водоворотным течением их стало дробить и относить назад.

Подкрепление нужно было позарез. Но от Трубецкого ни слуху, ни духу. Затаился Трубецкой за рекою, невесть чего ждёт. Может, разгрома ополчения? Даже пяти уступленных ему сотен не вернул. Явные ковы!