Жук золотой

Херуми-тян была слависткой и неплохо говорила по-русски. Я тут же рассказал ей историю про японца, который долго жил в России, стал у нас славянофилом. Чуть ли не старовером. Потом вернулся в Японию и на первой публичной лекции перед студентами-филологами произнес по-русски замечательную речь. Понятно, что он произнес ее с неподражаемым японским акцентом: «Я очень дорго жир в России. Десять рет. И я там выучир десять тысяч сров! Теперь они все здесь…» Он помолчал, припоминая – где? Потом ткнул себя пальцем в голову и пояснил: «В (цензура)!»

В одном мягком месте.

То есть, возвращаясь к терминологии Лупейкина, японец-языкознанец пошел на стон. Херуша хохотала так, что мы оба чуть с дивана не свалились. Сама она буквы «эл» и «эр» не путала, но слегка картавила. Мы сидели на деревянном диване в милом садике университетской библиотеки с карликовыми деревьями в кадках – искусство бонсай, и песочком в специальных лотках, который надо было разравнивать деревянными грабельками. Успокаивает. Я давно также заметил, что умным и красивым женщинам некоторая нагловатость в мужском поведении нравится больше, нежели чопорная вежливость, стерильная застенчивость, или, не дай бог, глупый пафос. И, что совсем безнадежно, тупое самолюбование.

Главное, конечно, не перебирать. В наглости. Чтобы подойти к последнему этапу мускулистым и бескомпромиссным.

Лупейкин никогда не перебирал. И нас учил тому же.

Желая блеснуть оперением перед маленьким, но чертовски симпатичным профессором, я небрежно обмолвился, что «мару» с японского, конечно же, «море». Уж не припомню сейчас, почему мы с Херуми так быстро перешли с узкофилологического на романтически-возвышенное. С тем легким бризом, который наполняет паруса твоего кораблика упругим ветром надежды. Может быть, только потому, что сам я всю жизнь мечтал стал моряком. Да хоть бы и старшим матросом на дебаркадере, стоящем на берегу Амурского лимана, перед входом в Японское море.

Но Херуми вдруг построжала и, поправив очки, достаточно строго сказала, что «мару» в японском переводе имеет очень много значений. Ласковая добавка к имени мальчика – например, Алекс-мару. Зáмок – в смысле старинный замок. И горшок. И даже, простите, экскременты. То есть, говоря по-ленински, гоуно. Тут она как-то, сама того не ведая, подопустила мой романтизм на землю. Парус мокрой тряпкой обвис на мачте, а оперение на глазах поблекло. Правда, Херуми поспешила добавить, что у японцев есть божество Hakudou-maru, которое опустилось с неба и научило японцев строить корабли. Может быть, поэтому и «мару»? И еще есть значение слова – глаз. Видел ли Алекс-сан нарисованный глаз на борту тех японских судов, которые он встречал в своем детстве в порту Магау?! Да-да, я ошиблась, то есть – Маго.

Алекс-сан такой глаз видел. На острых, как скулы, корабельных носах судов, бросающих свои разлапистые якоря на Рейде морской сплотки. Так назывались грузовые причалы, куда из ближайших нижнеамурских леспромхозов приводили рекой и морем длинные плоты бревен. Плоты тянули трудяги-«Жуки». Так их все называли. Жуки. Маленькие, но сильные суденышки черного цвета, с золотыми отводами по бортам и на капитанской рубке. На одном из таких суденышек ходил капитаном мой отец Иван. Моя младшая сестренка Людка родилась в его новой семье.

Глаз на носу судна нам был совершенно непонятен!

Впрочем, как и многое в поведении японских моряков.

Тут необходимо сделать небольшое пояснение, чтобы не запутать читателя. Деревня Иннокентьевка, где я родился и где находилась штаб-квартира Лупейкина – дебаркадер «Страна Советов», географически отдалена от порта Маго-Рейд на несколько километров. Совсем недалеко, но разница огромная. Как, предположим, между Москвой и моим нынче любимым городком Ростовым, что на Золотом Кольце. В Иннокентьевке рыболовецкий колхоз, просмоленные кунгасы, несколько улиц, скала Шпиль и ржавая баржа «Страна Советов», имевшая прочную славу мужского клуба. А Маго-Рейд – портовый поселок с пограничниками, которые досматривали японские суда, со стационарной больничкой, несколькими школами, нашим интернатом № 5, причалами для сухогрузов, кранами, похожими на цапель, Домом культуры, в котором два раза в неделю мы играли на танцах. И, наконец, с Клубом интернациональной дружбы.

Куда и направляются сейчас японские моряки, отпущенные чифом-капитаном на берег со своих многотонных мару. Кроме капитана, чифом на японских судах называли распорядителей судового хозяйства. По-нашему говоря, завхозов. Уточнение имеет важный смысл. Обмен икры на японские ручки, косынки и кофточки мы налаживали через чифов-завхозов.

Капитаны не опускались до фарцовки. А может, у них действовала коррупционная схема: чиф-капитан – чиф-завхоз.

Картинка перед глазами.