Жук золотой

Они играли в бейсбол на открытой площадке. Той самой, на краю которой я спас Бурыху от удара подлого ножа. Бейсбол отдаленно напоминал русскую лапту. Мы собирались вокруг площадки. Среди нас были и девчонки-одноклассницы. Разинув рты, мы наблюдали за тем, как свистели мячи, гортанно кричали моряки, припадая на одно колено. Они ловили в специальную ловушку, похожую на кожаную рукавицу, летящий мячик, запущенный ударом ловкого и сильного игрока. Иногда японцы промахивались. Мяч улетал с игрового поля и катился вниз. Площадка заканчивалась обрывом. Мы, наперегонки, кубарем катились под откос, чтобы первым принести мячик. Как я уже заметил выше, я был очень проворным и часто первым достигал цели. До сих пор помню упругую и шершавую поверхность бейсбольного мяча в своей потной ладошке. Приносящий мяч немедленно получал в подарок от игрока пластинку жевательной резинки. Она у них лежала в маленьком карманчике у пояса ослепительно белых брюк. Так дрессировщик зверей держит в специальном мешочке на ремне кусочки мяса. Ап! И тигры у ног твоих сели.

Чуин-гам – вот как называлась вожделенная награда. Почему вожделенная? Да потому что японская жвачка по вкусноте и фруктовому аромату не могла сравниться даже с нашими лучшими интернатовскими лакомствами. Конфетами «Подушечки» и фруктовым киселем в маленьких брикетах, по 17 копеек за пачку. А полученную пластинку чуин-гама надо было сразу делить Пыжику и Бурыхе, оставляя себе долю чуть поменьше. В интернатах, да и в детских домах тоже, так принято. Нельзя из общей тарелки брать последний кусок хлеба, когда рядом с тобой за столом сидят пять гавриков. И любимая ребятишками присказка – сейчас бы сказали слоган – «Сорок один, ем один!» всегда заменялась на «Сорок семь, дели всем!» Конфеты «Ласточка» и рыжие, похожие на зверьков, мандарины, мы получали два раза в год. Перед Днем 7 ноября и 31 декабря. По четыре конфетки и по три мандарина в одни руки. Те же самые, поцарапанные, с цыпками между пальцев.

Впрочем, нет! Кажется, ошибся. Мандарины мы получали только под Новый год. А перед днем Великой Октябрьской Социалистической революции – кто не помнит, дата праздника 7 ноября – нам давали китайские груши. Больше похожие на примороженную, но сладкую картошку. Примороженные груши вспоминаются не случайно. Однажды мы с Пыжиком зарыли свои мандарины в снег. Со временем я узнал, что многие дети так делали. И художница акварелей – чемпионка по бегу, мечтавшая на финише обогнать негров, и моя любимая критик «И-и-и?», тоже зарывали мандарины в снег. Но они свое детство провели в Москве и в Тверской губернии. Где снега не идут ни в какое сравнение с нашими, дальневосточными. Они здесь просто жиже, снега среднерусской полосы. Детям кажется, что, охлажденные, мандарины, рыжие мордочки, в несколько раз вкуснее.

Мы заигрались на горке, а когда вспомнили про мандарины, уже смеркалось. Перерыли весь снег на обочине, у крылечка интерната, за горкой-ледянкой. Мандарины как сквозь землю провалились. Точнее, сквозь наст. Пришел Серега, склонный к математическому анализу. Контрольные по алгебре я списывал у него. Зато он у меня – сочинения по литературе. Серега разделил снег на квадраты и заставил методично, по секторам, перерыть большую площадь. Мандарины нашлись уже совсем поздно. Шесть окаменевших трупиков. Морозы зимой у нас переваливали за тридцать.

В теплой интернатовской спальне мандарины превратились в какой-то буро-фиолетовый жидкий кисель. Тухлая сирень. Бурыха, обреченно сопя, достал из своей тумбочки своих три заветных мандарина. Сохраненных.

Конфеты «Ласточка» или «Цитрон», с какой-то невероятной начинкой кисло-ванильного вкуса, до сих пор украшают стол моего любого дома. Хоть на улице Народного ополчения в Москве. Я там изредка ополчаюсь. В подмосковном поселке Заветы Ильича – Ярославского железнодорожного направления. В Тверской глубинке, где у меня теперь есть крестьянская избушка. Перестроенная в финском стиле. Я там скрываюсь от избыточных радостей мира. А хоть и в Лондоне, на улице Нескучных Садов дядюшки Ворвика. Вот как я переводил, достаточно смело, название той цветущей улочки, где я жил когда-то, в начале девяностых.

Да.

Я там жил.

И меня звали уже не Шуркой, а Алексом.

Так оказалось, что теперь у меня много домов. Но радости, как выясняется, не стало больше. Сколько же ее было в интернате, когда нашлись мандарины! Даже и перемороженные.

«Угощайтесь!» – предлагаю я своим гостям, друзьям, детям и внукам, приходящим ко мне встретить Новый год. «Ласточки» и мандаринов много. Всем хватит. «Посмотрите, какие мандарины! Они – холодные!» Все думают, что мандарины из холодильника. И никто не знает, что я их только что выкопал из снега.