Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

До четырех утра была уйма времени. Мы мерили шагами аллею какого-то сквера с голыми деревьями. Под ногами были лужи. Вдалеке горел фонарь — один на весь мир. Саша Петров вдруг начал читать стихотворение — тоном таким же будничным и невыразительным, каким дворники ворчат, убирая бомжатник: этот город полон психов, крыс и говна, и все равно душа, неустанно поспешая во тьму, промелькнет над мостами в петроградском дыму…

Потом мы сидели на корточках в том же сквере, а Денис спрашивал Сашу Петрова, любит ли он великого писателя из Тульской губернии. А тот пожимал плечами и отвечал:

— Ну, он — великий поэт…

— Не поэт, — возвращали мы Петрова на землю из пьяных космических туманностей.

— Это совершенно не важно, — кивал он.

— Но ты не ответил, любишь ты его или нет, — настаивал Денис.

— Если я отвечу на этот вопрос, — говорил мудрый Саша, — то следующим твоим вопросом будет: а за что? А я не знаю, как на него ответить, поэтому не отвечаю на первый.

Денис засмеялся: «Ты меня раскусил, Петров».

В Тулу мы приехали с жидким, сереньким рассветом. На автобусе добрались до усадьбы. У дороги бабы в платках продавали в ведрах мелкие желтые яблоки.

Ясная Поляна, дом, хозяйственные постройки и поле были серыми и промозглыми. Всюду стоял мутный туман, и кое-где на черной земле лежали островки грязного снега.

Мы шли сквозь поле в промокшей одежде и вяло комментировали:

— А вот и поле, в котором барин девок портил…

По полю нам навстречу шел дедок в кепке тракториста. У него мы и спросили, где могила.

Могила была холмиком на краю оврага. Поэт Петров и я сели на корточки рядом с ней и наблюдали за юркой полевкой, которая сновала в сухой траве у оврага. А Денис достал из-за пазухи бутылку с остатками портвейна и выпил.

После мы пошли вглубь рощи. Никто не решался прервать молчание. Мы бродили среди елок долго. Под нашими ногами на двадцать семь с лишним тысяч квадратных верст раскинулась Тульская губерния. Ее хвоя и серенькое небо, подзолистые почвы и поля, засеянные озимой рожью, люди в шубах и печи в избах, волки в дремучих лесах — все было соткано из тихих атомов, они роились, как братство муравьев.

Чтобы согреться, мы разожгли в роще костер, чуток подсушились и поплелись обратно, через поля, к автобусной остановке. Купили ведро яблок у баб и сели в автобус. Дорога до общаги была долгой, нудной, головы болели с похмелья.

А в общаге я обнаружила, что из кармана плаща Элиота исчез глаз динозавра. В панике я бросилась к двери, собираясь в одиночку снова проделать путешествие, из которого мы только что вернулись, — пройти по собственному следу и отыскать пропавший камень. Но на пороге комнаты споткнулась и растянулась на полу. В бок впилось что-то твердое. Это и был самый ценный предмет во всем измерении — мой глаз динозавра. Он скользнул за подкладку плаща и теперь дал мне знать, что он все еще со мной, прямо у меня под боком. Синяк останется — выудив камень на свет божий, поняла я и засмеялась от счастья. Больше я решила никогда не бухать. Ясно же, как день, что алкоголем это коварное измерение пытается усыпить мою бдительность.

Фонарик

Вечером во всем квартале отключили свет. В комнате 518 морпех стряхнул с ног тапочки и лег спать. Мы с Денисом взяли фонарик и втроем — я, он и фонарик — тоже улеглись на кровать и полностью укрылись одеялом.

— Расскажи мне про Север, — попросила я.

— Разве ты не знаешь про Север? Он за 67-й параллелью.

— Что чувствуют люди, когда живут возле Северного Ледовитого океана? И не встречаются ли там жуки с такими тусклыми надкрыльями, по цвету похожими на ил?

— Люди на Севере чувствуют тоску, — задумчиво ответил Денис. — А жуков не видел.

— А как избавиться от этой тоски?

— Иногда мне кажется, что избавиться от нее нельзя, даже если ты полвека проживешь на другом континента. Ты ведь уже заражен бациллой Севера.

— Я спасу тебя от бацилл, вот увидишь.

В глазах у Дениса вдруг промелькнул странный блеск, и он спросил:

— Помнишь, ты мне сказала, что знаешь, как я хотел на Таймыр уйти? Откуда ты об этом узнала?

Самое время было все ему рассказать, но я струсила и соврала:

— Во сне видела.

— И что еще в твоих снах было?

— Город в снегах. Тем вечная зима. Но что это за город — я так до сих пор и не пойму.

— Странные же сны тебе снятся, — усмехнулся Денис. — Ты случайно не дочь шамана?

— Нет, я дочь алкоголика.