Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

Дама из деканата пятый день не выдавала мне талоны на обед в институтской столовой. Ведь только когда начинались лекции, студенты отходили от старенького компьютера в библиотеке и мне удавалось наконец воспользоваться интернетом. Жужжал кулер в системном блоке, в мышеловке скреблась крыса, а я прогуливала лекции и спрашивала у всемирного мозга, что нового в этом измерении. У озера Чад, в Западной Африке, — сообщал он мне, — раскопали череп гоминида с признаками шимпанзе, гориллы и человека — черепу шесть миллионов лет, не меньше. Удостоверившись, что жизнь в моем новом мире течет все так же стремительно, что количество новостей каждые сутки растет в геометрической прогрессии, — я задавала свой главный вопрос: как мне выжить на Северном полюсе?

Из всего, что говорил мне всемирный мозг, я сделала вывод: чтобы выжить посреди Ледовитого океана в точке с необычными географическими координатами 90° 00′ 00″ северной широты, нужна очень теплая одежда. Теплее, чем шкура мамонта.

Шкура мамонта спасала древних людей этого измерения от морозов. Нельзя было составить правильное представление о морозостойкости одежды современных людей, не увидев эту легендарную шкуру. Я спросила у всемирного мозга, где на нее можно взглянуть, — и мозг посоветовал мне отправиться в одно из самых странных мест на этой планете, в Дарвиновский музей. Там на две недели выставили на всеобщее обозрение тушу древнего животного, найденного в вечной мерзлоте якутской почвы.

Музей, большой, как орбитальная станция, и пыльный, как египетская пирамида, встретил меня зловещей тишиной. Среди древних орудий из истлевших костей, здесь ходили люди и молчали от страха. Если кто-нибудь случайно издавал громкий звук, все оборачивались на него и негодовали: так можно было потревожить обезьяноподобных предков, чьи фигуры стояли у стен и следили за всем остекленевшим взглядом. Все эти австралопитеки, архантропы и неандертальцы назывались экспонатами. Пыль с них никто не сдувал: дотрагиваться до древних чудовищ боялись, чтобы те не очнулись.

До меня и прежде доходили слухи, что люди этого измерения произошли от человекоподобных обезьян. Но, только увидев их предков, я поняла, почему люди бояться собственных корней. Гены древних прадедов в любой момент могли проснуться — и тогда польются реки крови, как в палеолите, когда человекоподобные шли племя на племя, ели вражеских воинов и их младенцев, а из костей побежденных делали наконечники для стрел.

Труп мамонта, выдолбленный из вечной мерзлоты и помещенный за стекло, не помог мне составить суждение о тепловых свойствах его шкуры. Шкура трупа истлела, некогда густой и теплый мех разложился на элементарные частицы двадцать тысяч лет назад.

Я вышла из музея и продолжила жить по собственному расписанию: вместо лекций — институтская библиотека, и никаких талонов на обед в столовой.

Кузнечик тоже жил по расписанию. Он больше не чистил тротуары от снега. Вместо этого он три раза в неделю работал ночным продавцом в продуктовом магазине.

По расписанию шла и ночная жизнь в магазине. Ровно в одиннадцать вечера приходил бородач за пачкой пельменей. В час ночи Толик по прозвищу Суповой набор, наведывался за чекушкой. А во втором часу из подземного перехода выползала старуха. На груди у нее висела картонка, на которой было написано: «На убийство Чубайса». Эту надпись внук для нее придумал — и старуха была за это ему очень благодарна. Раньше, когда она сидела в переходе с другой картонкой, люди бросали ей гораздо меньше мелочи. А теперь даже иногда бумажные деньги давали. Старуха покупала полбуханки черного и кусочек сыру. «Спасибо богу и внучеку», — говорила она и уходила.

Денис возвращался в общагу под утро, садился на пол у батареи и думал о далеком северном поселке, где прошло его детство, о родителях, которые хотели только одного — чтобы стал он приличным человеком. Думал о том, что он все-таки мудак, раз приличным человеком становиться не хочет, и этого не искоренить. Люди одинаково плохо относятся к мудакам и к тем, кого они считают лучше себя. Так думал Денис, сидя у батареи и засыпая.

А потом стучал в стену поэт Петров — это означало, что Кузнечику с морпехом пора просыпаться и идти на лекции. Поэт стучал ровно восемь раз, а потом включал радиоприемник и отправлялся на общую кухню, чтобы поставить на плиту чайник.

Писатель из Тульской губернии

Саша Петров был созерцатель жизни. И даже когда дагестанец Раджабов по кличке Салоед на лекциях тыкал ему в спину огрызком карандаша и шептал: «Что, Петров, такой грустный? Пися не стоит?» — он не считал нужным огорчаться: шариковой ручкой поэт писал стихи на полях газеты, которую бесплатно дали ему в метро.

Петров и Кузнечик были основателями традиции — выпив по два литра пива, они шли на железнодорожные пути и там, на насыпи, сняв штаны, становились задом к проезжающим электричкам.